— Думаешь, эти штуки сработают, государь, Петр Алексеевич? —
Репнин продолжал смотреть на Головкина, который с земли выглядел
карликом, а фонари в его руках светлячками, потешно кружащимися в
воздухе, исполняя свой особый, ритуальный танец.
— Должны сработать, Юра, просто обязаны сработать, иначе, зачем
мы все это затеваем?
Эйлер сидел рядом с тем местом, откуда я наблюдал за полетом, за
столом, который притащил на это поле, и что-то яростно писал, да
так, что брызги чернил разлетались во все стороны. Я подошел к нему
и едва успел уклониться от очередной летящей в меня капли, которая
испортила бы белоснежную рубашку так, что пришлось бы выбрасывать.
Поднеся кулак ко рту, я негромко кашлянул, чтобы привлечь внимание
отца-основателя воздухоплаванья, и, когда он встрепенулся, глядя на
меня шальным взглядом, произнес.
— Ну, Леонард Паулевич, это, конечно, не то, что я просил, но
для начала сойдет. Продолжайте, а я вынужден удалиться, дела,
знаете ли, — я усмехнулся про себя, увидев, как на его щеке
дернулся желвак. Но постоянно натягивать поводья нельзя, поэтому я
решил поощрить сегодня этого гения. — Однако, вынужден признать,
что впечатлен, да, впечатлен, так что награждаю тебя тысячью
рублей, дабы не оскудело желание совершенствоваться в
дальнейшем.
— О, государь, Петр Алексеевич, — Эйлер расплылся в улыбке и
даже говорил почти без акцента. — Это такая честь, слышать твою
столь редкую похвалу. Не за награды я стараюсь, а, чтобы нести
научную мысль в светлое будущее.
— Я знаю, и тем не менее, получи свою законно заработанную
тысячу у Черкасского Алексея Михайловича, распоряжение тому будет
передано не позднее сегодняшнего вечера, — улыбнувшись, я быстрым
шагом направился к нетерпеливо бьющему копытом Цезарю, которому уже
надоело стоять и ждать, пока я наговорюсь со всеми, и насмотрюсь в
небо, чтобы уделить уже, наконец-то ему внимание. Потрепав жеребца
по шее, я легко вскочил в седло и повернулся к Репнину,
подъезжающему ко мне на каурой кобылке. По негласному указанию
Михайлова никто не мог ехать со мной рядом на жеребце, потому что
Цезарь в последнее время видел в каждом соперника и начинал вести
себя не адекватно, отстаивая свое право на верховенство. Пока мне
удавалось с ним справиться, но пару раз он меня чуть не сбросил, и
с этих пор командир моей охраны четко следил за тем, чтобы не
провоцировать этого альфа-самца. А все дело в том, что, дав
Волынскому карт-бланш и отдав на растерзание царские конюшни в
обмен на табун, на котором мои спутники путешествовали по Европе, я
и не думал, что тот так развернется. То-то они с Бироном сошлись в
нереализованной истории — оба лошадниками были знатными, вот и
произошло у них полное взаимопонимание на фоне лошадей. Денег на
конюшни выделялись, но умеренно, так он личные средства туда
вбухал, все своих лошадок обихаживал, да отдельно кавалерийских
коней выращивал, согласно нашему договору. В общем, Цезарь — первый
парень на конюшнях внезапно перестал себя им чувствовать и
взбесился, скотина такая. Хоть отселяй его, личный штат лошадей
создавай. И, похоже, придется в итоге именно так и поступить. Будет
малая конюшня для членов императорской фамилии с ограниченным
числом лошадей в ней.