А еще я узнал, что газету начали распространять по России. Иной
раз всей деревней скидываясь, покупали и собирались все вместе на
культминутке, где кто-нибудь грамотный читал все наши новости и
сплетни. Случилось то, на что я и рассчитывал, когда заставлял
Юдина этим заняться в первый раз — газета начала потихоньку
формировать общественное мнение, а так как Юдин был моим карманным
журналистом, с небольшими перегибами, но куда уж без них, то и
мнение формировалось то, что было выгодно именно мне. И произошло
это как-то само собой без моего особого вмешательства, потому что
мне иной раз не хватало времени эту самую газету просто прочитать,
не то чтобы редактировать.
Мои мысли прервал стук копыт. Ехавшие по обе стороны от меня и
Репнина гвардейцы напряглись, но, узнав всадника, расслабились и
убрали руки со своих новеньких казнозарядных винтовках с
капсюльными замками. Они мало чем отличались от фузей, основное
отличие было в том, что можно было стрелять не опалив себе половину
лица. Ни на дальность, ни на точность нововведения не влияли, но я
своих оружейников не торопил, я и так чувствовал себя
катализатором, который немного ускорил рождение идей, уже витавших
в воздухе, но родившихся все же чуть-чуть позднее. Эти же новые
ружья готовили только пока для дворцовой гвардии и моряков, для
которых лишние искры на кораблях — совершенно лишними могут
стать.
Митька, а это был именно он, натянул поводья и прокричал
издалека:
— Государь, Перт Алексеевич, князь, Алексей Михайлович, послал
за тобой. Говорит, что все получилось у него и он отдать тебе
бумаги хочет лично в руки!
Я на мгновение прикрыл глаза. Да! Молодец Черкасский, я в нем
все-таки не ошибся, поручая еще перед моим отъездом в Европу
заняться этим весьма непростым делом.
— Возвращаемся, — скомандовал я, и повернул Цезаря в сторону
Москвы.
В небе все еще парил воздушный шар, сегодня время его нахождения
в воздухе заметно увеличилось по сравнению даже со вчерашним.
Невольно взглянув в ту сторону, я вспомнил, как вообще получилось
его в небо с офицером воздухоплавателем запустить.
Эйлер выпросил для себя аудиенцию через неделю после памятного
разноса в лаборатории. Войдя в мой кабинет, он несколько мгновений
стоял возле стола, не решаясь присесть, а затем, вздохнул и, сев,
обратился ко мне по-немецки.