— Андрей
Иванович, а что, переписчики населения нашего еще не вернулись? — я
откинулся на спинку кресла и потянулся, разминая затекшие
мышцы.
— Еще нет,
Беринг только пороги уже все отбил, хотел побыстрее встретиться с
тобой, государь, а стоило тебе прибыть, так выяснилось, что он сам
куда-то уехал, — Ушаков многозначительно указал взглядом на
протокол допроса Волконского. Да знаю я, что надо уже что-то
решать, но не могу себя заставить. Надо ненадолго прерваться, чтобы
мозги с новой силой заработали.
— Как только
явится — сразу ко мне его, — я потер шею. — А где китаец? Который к
нам прибился, из миссии цинцев?
— Так он в
Гжелке зарылся, что свинья в помои, из глиняных ям вытащить
невозможно, — Ушаков поморщился. — Все лепечет что-то про фарфор.
Что, мол, глина такая, что императорам вазу можно не стыдясь ваять.
У Кера уже дым из ушей валит, все пытается его обратно в Москву
притащить, толмачей-то других нет.
— Так пущай
бросит, — я взял лист и приготовился его внимательно прочитать, ни
сколько не сомневаясь, что там написано почти то же самое, что и во
всех остальных протоколах. — Китаец-то, когда от цинцев прятался,
как-то общался с теми, кто его приютил. Все-таки широка душа
русская, что уж тут сказать.
Дверь
открылась, и в кабинет заглянул улыбающийся Репнин. Он почти все
время в эту неделю улыбался, так же, как и Митька, которого
потихоньку натаскивал на секретарскую должность, чтобы уже самому
стать полноценным адъютантом.
— Князь
Волконский Никита Федорович, дюже просит принять его, государь,
Петр Алексеевич, — отрапортовал Репнин и, дождавшись моего кивка,
посторонился, давая пройти худощавому еще не старому человеку с
длинным вытянутым лицом и в огромном длиннющем парике с крупными
буклями.
Как только
дверь за Репниным закрылась, князь рухнул на колени и пополз в мою
сторону, протягивая руки. Я аж в кресле привстал, выпучив глаза,
глядя, как он подползает к столу.
— Пощади,
государь, Мишку, сына моего непутевого. Бес попутал его, вот тебе
крест, не мог он ни на какие злодеяния самолично сподобиться. Не
губи, я за него, какую хочешь, службу отслужу.
— Э-э-э, — я
растеряно посмотрел на Ушакова, мысленно призывая его помочь мне,
потому что я понятия не имел, что мне делать в этом
случае.
Ушаков поджал
губы, но, видимо, услышав мои мысленные призывы, оставил на столе
свою драгоценную папку и подошел к князю, который, похоже,
готовился распластаться ниц.