Женщина полетела под поезд молча, наверное, ничего даже не успев понять и почувствовать. Головной вагон ударил ее влет, перевернув вверх тормашками и подбросив высоко вверх норковую шапку с ее головы. Вой тормозов сразу перешел в душераздирающий визг, его подхватил визг женщин, видевших произошедшее, и страшная картина пронеслась прочь. Федор вскочил, превозмогая боль, кинулся было влево, за несчастной женщиной, но это было бесполезно из-за жуткой давки и бессмысленно потому, что помочь женщине уже никто не мог. Тогда он кинулся направо, за черным человеком в коже, но там плотно стояли уже совсем другие люди. А поезд стремительно замедлял свой бег, и в сплошной ленте пролетающих мимо окон, как в зеркале, прямо у себя за спиной Федор вдруг увидел отражение лица, вернее, нижней его части – тонкий нос, искривленные в странной усмешке нервные губы, золотая коронка в ряду мелких острых зубов. Что-то неуловимо знакомое показалось Федору в этом отражении и он, расшвыривая окружающих, резко обернулся. Но сзади не было никого, и только полоумная бабка, засветившая ему по ребрам, видимо, в ожидании расправы часто-часто снизу верх моргала на него белыми от испуга глазками.
Состав, не доехав метров десять до начала платформы, со скрежетом остановился, и люди кинулись вперед, кто – смотреть, кто, понимая, что движение надолго парализовано – на выход. Федор выбрался из толпы и вприпрыжку кинулся к эскалатору. Сердце готово было выскочить из груди; сказать, что ему было страшно – значило ничего не сказать. Жуткая картина гибели женщины неотступно стояла у него перед глазами, перекошенное лицо машиниста сменялось неясным отражением черного человека с фиксой. Федор видел предполагаемого убийцу в течение каких-то микросекунд, и только нижнюю часть лица, но воспаленное сознание дорисовывало портрет, дополняя зловещими чертами. В результате получалось совершеннейшее уж черт-те-что, нечто нереально-демоническое, помесь Мерилина Мэнсона с чертиком из табакерки. Федор гнал из головы нелепое видение, но ему стоило ощутимых, прямо-таки физических усилий не видеть этот жуткий образ в каждом человеке, стоящем рядом на эскалаторе. И сколько Федор ни пытался убедить себя, что трагедия, только что разыгравшаяся у него на глазах, вполне могла быть несчастным случаем, а отражение человека с золотой коронкой – вообще галлюцинацией, у него это плохо получалось. Только здравое рассуждение о том, что оба покушения на него явно были призваны имитировать несчастный случай и, следовательно, в него вряд ли будут, например, стрелять, не давала тошнотворному чувству страха совершенно парализовать волю Федора.