Подвал под «хрущёвкой» явно был
переоборудован в бомбоубежище уже после сдачи дома в эксплуатацию.
Слишком тонкие стены, нестандартная планировка коридорного типа,
минимум кабинетов и хозяйственных помещений. Я даже форточки
аварийного лаза не нашёл, хотя честно осмотрел каждый закуток. При
этом фильтровентиляционная, дизельная и даже защитные герметичные
двери присутствовали. Нужно отдать неизвестным строителям должное:
подвал защитил людей от ударной волны, тем самым выполнив свою
основную задачу. А вот для длительного пребывания укрываемых он был
сейчас просто не приспособлен. Отсутствие минимальных бытовых
условий вкупе с повышенным радиационным фоном быстро добили
измученных, обожжённых людей.
—
Тела «звенят», даже подходить страшно, — мрачно сообщил Седов. —
Лучевая, ожоги, одежда у многих к коже припеклась. Там вообще без
вариантов было.
Помолчали. Чтобы переждать Сияние, мы выбрали
небольшую комнатку в дальнем углу подвала, в которой дозиметры вели
себя относительно спокойно. Набились в неё, как селёдки в бочку,
отключили на всякий случай радиостанции и дозиметры, сняли маски
дыхательных аппаратов и по очереди курили, убивая время. Под
потолком моргала одинокая лампочка ватт на тридцать, в коридоре
шипел и потрескивал валявшийся на полу старый радиоприёмник. На
сумки и рюкзаки с вещами погибших, сваленные в угол комнаты,
старались не обращать внимания.
—
Получается, Куприян этот, он вроде как — гробовщик? — спросил Макс,
ни на кого не глядя.
—
Ну да, — кивнул Артём. Выходит — делал себе заметки, чтобы точно не
забыть, а потом где-то хоронил погибших.
—
Страшно это, ребята, — вздохнул Николаич и пригладил усы. — Я вот
уже видел одну войну. Хорошо видел, плотно. Самым большим желанием
после неё было никогда больше ничего подобного не увидеть. Но
знаете... там хоть были. Подвозили воду, раздавали продукты, а
погибшими специальные команды занимались. Похоронные. КамАЗы такие,
тентованные, вроде армейских. Без номеров. И ребята хмурые в
камуфляже без знаков различия, но с лопатами и черными мешками. Я к
чему это всё: там был тыл, там был фронт — линия боевого
соприкосновения. Были наши и был противник. Жизнь была. А тут —
жизни нет. Мы даже не знаем, идёт ли ещё война, или она вообще в
первый же день закончилась. Разрушенные дома, пустые улицы, а
вокруг — никого. Никого живого. Страшно это, ребятки.