Это не была уже гордая красавица, насмехавшаяся над Екатериной Арагонской; проникнутая глубоким раскаянием, Анна Болейн бросилась к ногам жены тюремного смотрителя и умоляла эту женщину пойти к дочери отринутой королевы, принцессе Марии Тюдор, чтобы, обняв ее колени, просить прощения от ее имени за то бедствие, которое навлекла она на принцессу с ее царственной матерью.
Несчастной осужденной не разрешили даже повидаться с ребенком, которого подарила она Генриху, – с златокудрой Елизаветой, похожей на нее как две капли воды. Мужество покинуло Анну при виде эшафота. В диком безумии она разразилась хохотом, потом задрожала от страха, и молилась, и плакала.
В тот же день, когда голова Анны Болейн скатилась на песок, в Виндзорском дворце гремела праздничная музыка. Король Генрих вел Иоанну Сеймур к алтарю.
I
Прошло несколько лет с того дня, когда Генри Говард с лордом Уорвиком стояли перед Маргаритой Мор, и многое изменилось с тех пор. Джейн Сеймур после недолгого замужества умерла после родов, и король Генрих отправил своего приближенного, сэра Томаса Кромвеля, в Клеве, просить для него руки принцессы Анны. Когда невеста, обвенчанная по обычаю того времени с королевским посланником вместо короля, была привезена к нему, то король нашел ее безобразной и разразился бранью, говоря, что ему вместо жены привели толстую фландрскую кобылу. Он устроил вторичный развод, с Анной Клевской, а посредника этого брака приказал обезглавить.
Томас Кромвель, по словам палача в Тауэре, не позволил завязать себе глаза перед казнью; он пожелал умереть с ясным взором, устремленным в будущее.
– Скажите королю Генриху, – были его последние слова, – что он поступил нехорошо, в насмешку упрекнув меня, будто бы я, сын кузнеца, плохо подковал его, обманув насчет огромной, толстой брабантской лошади, которая умеет ржать только на нижнегерманском наречии. Да будет ему известно, что сто лет спустя внук этого кузнеца выкует железо, которым будет казнен король Англии.
Окончив эту речь, Кромвель положил голову на плаху, а когда она была отрублена, мертвые, остановившиеся глаза казненного так и остались широко раскрытыми и выпученными, точно его взор действительно прозревал будущее. Сколько их ни закрывали, они снова открывались словно невидимой рукой, и голова Кромвеля осталась лежать в гробу как бы зрячая.