В тот день, когда Тарле отправлялся в долгожданное двухмесячное путешествие, профессор был непривычно сентиментален. Обняв на прощание ученика, он пошел прямиком в ресторан, где употребил вина гораздо больше привычного бокала. Добравшись наконец и до «la vodka», он заплакал под влиянием собственных стереотипов.
Профессор долго не отпускал руку официанта, повторяя:
– Коммунисты… понимаешь, мальчик мой? Знаешь, кто такой Сталин? Боже мой, красные коммунисты… Красные… от крови человеческой покраснели. Что же там будет?..
– У него в роду офицер белой армии… Что же будет с этим мальчиком? – бился в истерике почтенный профессор, ведомый к белой машине отрядом людей в белых одеждах.
Но зря профессор так переживал. В России Тарле многому научился. Прежде всего, он узнал, что столь нужные принтеры могут скрываться в самых неожиданных местах, как то в игровых клубах, интернет-кафе, фотосалонах, а иногда распечаткой здесь промышляют даже туристические агентства. Его стереотипы рассеивались один за другим. Он уже стал ощущать духовную близость, которая бывает исключительно субъективной. Наконец, в один прекрасный день, когда пошел первый снег, а температура опустилась до минус пятнадцати, Тарле представил, насколько туго приходилось в России армии Бонапарта. Впрочем, этот день был примечателен не столько этим «катарсисом», как написал Тарле в SMS своей девушке, сколько знаковой встречей. Ведь именно тогда коренной житель Самарканда, который ехал к семье в Рязань, предельно вежливо и на разборчивом русском объяснил будущему магистру Тарле, что его, самаркандца, ментальность совсем не русская.
Отставной полковник хрюкнул, стоило Саше сказать, что к политике он интереса не имеет и на коммунизм ему по большому счету чихать.
– Читали работы Карла Маркса? – осмелился спросить Тарле и сразу покраснел от человеческой крови, приливающей к щекам при волнении.
– Нет.
Студент снова ощутил невероятную духовную близость этой стране и свои российские корни, услышав искренний Сашин смех.
– А вот я думаю, душегубы эти ваши коммунисты… – свесив вниз голову, заявил говорун.
Хотя произведений Солженицына он не читал, но много чего слышал и читал о нем самом еще во времена «дорогого и всеми любимого» Леонида Ильича. Потому и решил для придания своим словам весомости сослаться на писателя-диссидента. Крамолу сию слышал не только полковник, но и бывшая учительница, тосковавшая по советской колбасе. Как говорилось, педагогическое образование накладывало на нее множество нравственных ограничений. Подойдя к столику, за которым творилось антикоммунистическое безобразие, она с многозначительным видом положила ладонь на Сашину анкету и произнесла: