Весной у меня появился друг.
Имея достаточно свободного времени, я часто посещал книжную лавку на соседней улице. Вот там-то я увидел однажды худого, с измождённым лицом человека лет двадцати пяти, чуть выше меня ростом, с чёрными, в отличие от моих рыжеватых, волосами. Он вошёл и, виновато улыбнувшись хозяину, с обезоруживающей простотой признался:
– Я ничего не буду покупать. Посмотрю только, можно?
Тот лишь махнул рукой.
– Часто сюда заходит, – пояснил он мне. – Поесть не на что, а на книги смотрит.
Я исподволь стал наблюдать за странным гостем. Его худые, с шишковатыми суставами, пальцы удивительно нежно прикасались к томам, очень медленно раскрывали их, поглаживали страницы. Наконец, он добрался до отложенных мною книг, взял верхнюю («Генри Филдинг»[16] – прочёл я тиснение на коже) и, сообразив, что это уже чужая книга, с той же виноватой улыбкой положил на место.
– Меня тоже звали Генри, – сообщил он мне.
– А сейчас как зовут? – вежливо поинтересовался я.
– Никак.
И, встретив мой недоумевающий взгляд, добавил:
– Меня почти уже нет. Пропадаю.
Чем-то жутким повеяло на меня от таких слов. Холодок прошёл по спине.
– Вы больны? – участливо пробормотал я.
– Я остался один, – равнодушно и тихо ответствовал он. – Ничего не умею делать. Жить не на что.
– За то, что я иногда позволяю ему здесь читать, – быстро вмешался хозяин, – он мне чинит ветхие книги. Он сносно делает переплёты!
– Единственно, что у меня получается, – это придумывать истории, – произнёс Генри. – По вечерам там, где люди с лошадьми, я рассказываю их, и меня кормят за это.
Я сунул книги хозяину, за прилавок, подхватил Генри под локоть и вывел из лавки.
– Но хорошая история придумывается раз в год, – отрешённо глядя в сторону, продолжал он, – а людям неинтересно слушать сегодня то же, что и вчера.
Мы доплелись до нашей мастерской, и я втащил почти невесомого знакомца в свою комнату. (Он немедленно направился к полке с книгами.) Я схватил что-то с подоконника, кажется, грушу, сунул ему в руку и помчался вниз, в подвал. В двух словах я открыл плотнику этот странный случай, и через четверть часа на расчищенном углу верстака исходила паром тарелка куриного супа с лапшой, лежали хлеб, лук и лист салата с небольшим холмиком соли. Вернувшись в комнату, я застал гостя в том же положении, в каком и оставил – замершим перед книгами, с ненадкушенной грушей в руке. С сожалением покинув свой пост, покорно и грустно, Генри последовал за мной.