Медленно, нетвёрдой рукой вычерпав суп, он закрыл глаза, и мы, легко подняв его из-за стола, уложили на кучу сухих стружек в углу.
Он спал до позднего вечера, а проснувшись и увидев нас, без предисловий принялся рассказывать историю.
Это было неописуемо! Шли часы, а мы, как зачарованные, сидели и слушали. Он придумал невероятное место где-то на окраине мира и населил его необычными существами. Они жили по странным законам, делали чудесные предметы и были необъяснимо милы. Затейливая фантазия плыла и сверкала, словно хрустальный поток, и оставляла ощущение теплоты и уюта, – как витраж[17] из флорентийского стекла, как расцвеченная амальгама[18].
Перевалило за полночь, когда повествование сплелось в завершающую фразу:
– Так заканчивается история острова Локк, – устало произнёс Генри.
(«Локк», – то есть замок, щеколда, – это же моя родная фамилия! Я был очарован его историей.)
Он остался жить у нас, и даже получил собственную обязанность: выносить из мастерской стружки и обрезки дерева и сжигать их в сушильной печи. Большую часть времени он проводил именно здесь, в африканской жаре, следя за температурой в сушилке и читая взятые у меня книги. Спал он на одном из диванов в салоне, но никогда, приходя утром, я не заставал его там. Чуть только брезжил рассвет, он в одних коротких штанах устраивался у печи и склонялся над очередной книгой, старательно оберегая страницы от падающих с лица капель пота.