- Давно вернулся?
- Сегодня из карантина вышел, Владыка.
- Что пришёл?
- Покаяться хочу!
- В чём? – искренне удивился Автоном.
- Это я чуму в город привёл, Владыка! – Богдан хотел выкрикнуть
это, но вышел только сдавленный всхлип.
- Что? – Автоном посуровел и напрягся, — Как ты?
- Я! Точно знаю! В карантинном доме все говорят, что заразу
притащил турок, который краденые драгоценности Трапезундского паши
под видом женских вещей для Замойских в Могилёв вёз. Я привёз турка
из Трапезунда. Он как раз тканями, да вещами торговал, только вот
подозрителен турок был – деньгами сорил, да и Ефросинье он как раз
серьги подарил. Я его тайно провёл в город без карантина и досмотра
и передал его Симону Сапогу, чтобы тот его в Могилёв доставил.
- Того самого турка? – епископ неверяще покачал головой.
- Точно. Да и слуги его ещё в Трапезунде заболели. Я виноват,
больше некому.
- Ох, беда! – владыка встал из-за стола и заходил по комнате, —
Как же ты, Богдан?
- Деньги мне глаза застили, Владыка! Мне всегда везло…
- Деньги… Вот мог бы и догадаться, что ты слишком азартен,
мальчик…
- Владыка, а моя семья? Может, кто уцелел? Сестра должна была
спрятаться в моём доме…
- Хотел бы я дать тебе надежду, но… В городе никого из твоих в
живых нет точно, а за город кордоны не выпускали. Трупы закапывали
без опознания, часть сожгли, иногда вместе с домами. Если не твои
капитаны вывезли…
- Нет, Владыка… Наказывает меня Бог...
- Сын мой, пути Господни неисповедимы. Чего ты хочешь? Зачем ты
пришёл именно ко мне? Хотел бы точно узнать про семью, или чтобы
наказали тебя, пошёл бы к коменданту…
- Не знаю, Владыка. Что делать не знаю. Руки на себя наложить?
Всё сам погубил. Жена, сын, сестра, дети её… Город, люди – столько
людей! И я в этом всём виновен! – голос его повышался, и последние
слова он прокричал.
- Руки наложить! Да как у тебя язык повернулся такое сказать! –
епископ даже зарычал, но сразу же пришёл в себя, — Нет, сын мой –
испытания сии даны тебе, дабы научить тебя, направить тебя… Ох,
тяжело-то как! Давай-ка, сын мой, помолимся.
Они встали на колени перед иконостасом и молились. Молились
долго, истово. Потом без конца говорили. Утро застало за
беседой.
- Ох, сын мой, что же нам с тобой делать-то? – вздохнул
епископ.
- Я не знаю, Владыка. Пойду, наверное, к коменданту, сдамся.
Пусть казнят, есть за что.