– Ты не говорил. У тебя вечные
секреты. Илона сказала. Пыталась успокоить Скорикова и при всех
сказала.
Бл*дь, ну что за дура!
– Кстати, за Тарасова не переживай, –
продолжает Карлицкий, – он сегодня адекватный. У него и настроение
хорошее. Почти не пьет, со всеми разговаривает нормально. Ты вообще
скоро? А то сидеть одна скукота.
– Уже на подъезде. Скоро буду, –
напоследок говорю, сбрасываю номер и от злости на сестру едва не
бью смартфон о подлокотник.
Тарасов, значит, с хорошим
настроением… Ну-ну… Сейчас я ему настроение подпорчу. Заодно развею
тухляк. Илонка зря переживет. Вечер удастся на все сто. Как по мне,
и ей врезать не мешает. Чтобы меньше болтала. Благодаря этой дуре
на иллюзию уже не стоит рассчитывать. Остается полагаться только на
кулаки. Впрочем, по большому счету я и до этого лишь на них
рассчитывал.
В преддверии драки меня охватывает
уже ставшее привычным за годы жизни в интернате нервное
возбуждение. Это нечто необычное. Появляется неописуемое желание
разбить в кровь морду очередного гондона. И в то же время
появляется страх быть побитым самому. Сидишь в инвалидном кресле,
ждешь, понемногу посыкиваешь и гадаешь: я его или он меня.
Но вот начинается драка, и страх
теряется. О нем уже не вспоминаешь. Пытаешься ухватить гондона и
долбишь его, долбишь, долбишь. А он долбит в ответ. И вот он
сваливается первым. Победа. Если сильно довел, падаешь с
инвалидного кресла на него сверху и снова долбишь, пока
окончательно не вырубится. И тогда наступает истинная радость. Я
смог. Я показал гондону, кто он есть и где его место.
Когда проигрывал, меня скидывали с
инвалидного кресла и начинали забивать ногами, да так, что я не мог
ничего сделать, кроме как съежиться в позе эмбриона и прикрыться
руками. В этот момент страх возвращался. Он животный, до дрожи, до
панического ужаса. Это страх перед будущим. Я боялся превратиться
после побоев в овощ, не способный больше не то что постоять за
себя, донести до рта ложку. Боялся умереть, хоть и не ценил свою
жизнь ни на грамм.
Все еще оставаясь в сознании, на
волоске от того, как провалиться в беспамятство, я делал выбор.
Выбор на предмет предпочтительности исхода поражения. Между
остаться в живых или сдохнуть.
Каждый раз я останавливался на одном
– хотел, чтобы очередной гондон-победитель забил меня до смерти.
Чтобы не зализывать потом раны. Чтобы не искать в себе силы
подняться и снова осознать себя человеком, а не сломленным лохом,
который не может ответить более сильному.