— Мой ученик, Джирайя. Его мать умерла при родах, и мальчик
попал в приют. Я знал о делах учителя, тот не мог привести мальчика
в клан, и я присматривал за тем, с малолетства опекал и взял в
ученики. Но поначалу Джи-тян казался очень бестолковым, пусть и не
по годам сильным…
Митокадо сделал пару шагов назад и присел на диванчик.
— Так Джирайя, получается, наследник клана Сенджу? Ох, чёрт!
Цунаде и правда может тебя прибить… А сам Джирайя знает?
— Нет, — Хирузен покачал головой. — Я вообще не видел смысла ему
об этом рассказывать. От таких знаний появляется необоснованная
гордость и странные желания. Типа «когда я вырасту, то стану
Хокаге».
— Если бы Цунаде ответила на ухаживания Джирайи, то в Конохе мог
бы возродиться клан основателей, — хмыкнул уже успокоившийся друг.
— Н-да… Новость, конечно… А так ты воспитал верного пса… Кхе-кхе...
Которого все считают кобелём... Впрочем, яблочко от яблоньки...
— Не забывайся, — нахмурил брови Хирузен. — Джирайя в этом
качестве намного полезней для деревни.
— Ну, так мне послать за Цунаде-химе? — спросил Митокадо. —
Думаю, намёк на такую информацию заставит её прийти в Коноху.
— Да, давай…
* * *
Хирузену снова снился сон.
В нём он проснулся от приятного запаха. Пахло его любимыми гёза,
которые делала только жена. Даже послышалось тихое мычание с кухни
апартаментов, которые он занимал в главном доме клана Сарутоби.
— Хирузе-е-н, — негромко позвали его, и он мог поклясться, что
это был голос Бивако. — Я знаю, ты уже проснулся, иди завтракать,
милый, а то я знаю тебя, наверное, уже весь с утра в думах о благе
деревни.
Он поднялся с их широкой супружеской постели, на которой засыпал
один почти девять лет, и осторожно двинулся на кухню, размышляя над
очередным сном с его покойной женой в главной роли и о том, что
будет на этот раз.
На кухне точно стояла его супруга и мыла посуду, напевая себе
под нос.
— Садись, милый, завтрак на столе, — улыбнулась Бивако,
присаживаясь напротив и подпирая щёку. — Прости, что постоянно
ворчу на тебя, у тебя столько забот, а тут ещё и я со своим
ворчанием.
Хирузен всматривался в родное лицо, испещрённое тонкими
морщинками, и на всякий случай, как он всегда делал даже во сне,
сложил печать.
— Рассейся!
Бивако никуда не делась и лишь тихо рассмеялась, коснувшись его
ладони.