Торговец вечером закрывает свою лавочку: продевает крюк в шкворень ставня, торчащий в отверстии оконного косяка, вынимает выручку из кассы, задувает керосиновую лампу. Когда он поднимает взгляд – перед ним в темноте блестят лишь зубы, осклабившиеся в жуткой улыбке, и белки глаз.
Бедняга вскрикивает и бросается к двери! И там выход ему загораживает такой же невидимый злодей: оскал и буквально светящиеся глаза!
Бросается в сторону – и третий оскал говорит ему в лицо:
– Ты чего скачешь? Успокойся. Тихо стой, я сказал!
Стальной острый проблеск зеркально играет на уровне живота, и обмерший торговец судорожно втягивает воздух. Быстрые, ловкие, неласковые руки обшаривают его карманы, вынимают портмоне из одного кармана, аккуратный пакетик мелких жеваных купюр из другого, часы – из жилетного. Выдергивают из брюк ремень, сажают послушную жертву на стул:
– Ты шо, штанцы намочил? От робкий какой. Чи жалко так?
– Не жалко! – горячо убеждает торговец.
– От это правильно. Чаго их жалеть, гро́ши? Завтра тебе новых нанесут, верно?
Связывают ему руки позади спинки стула поплотнее, чтоб не сразу освободился. Рот затыкают носовым платком.
Глаза уже привыкли к темноте, и торговец различает три некрупных силуэта, причем лица такие же темные, как одежда, невидные в темноте, хотя кисти рук слабо белеют.
– Доброго здоровьичка. Тихо сиди! Не то в другий раз спалим!..
И исчезают.
Лунный вечер, и трое моются у колодца.
– А не отмывается тая сажа, – жалуется один голос. – Гришка, сбегай мыло принеси.