– Вы чувствуете тело,
госпожа?
– И не только
его.
Голос Первородной
подрагивал от нетерпения, но в нем легко угадывались и нотки
страха. Древнего, подсознательного ужаса, какой любой человек мог
испытывать перед неизведанным, чудовищным, колоссальным «нечто»,
что осталось жить лишь в старинных легендах, поросших плесенью
фолиантах и песнях менестрелей.
Клаудия же почувствовала
угрозу намного позже: когда, сбив ноги до кровавых мозолей,
добралась‑таки до одиноко стоящего дома, окружённого невысоким
забором. В воздухе невозможно густо пахло сиренью и еще сильнее –
смертью. Кто‑то распрощался с жизнью среди буйного весеннего
цветения, и от этой мысли Клаудии почему‑то стало немного
грустно.
«Самые страшные вещи
происходят весной, – подумала она. – Когда мир сбрасывает оковы
зимней стужи, он заодно открывает оттаявшие двери для чего‑то
ужасного».
Калитка была распахнута
настежь, а входная дверь в дом покачивалась от слабого ветра и
поскрипывала плохо смазанными петлями.
– Здесь, –
пробормотала Первородная, а Клаудия, не задумываясь, отстегнула от
пояса клинок.
Прислушалась.
Ничего подозрительного.
Вообще ничего.
Даже ночные птахи
умолкли, точно кто‑то разом свернул им шеи. Ни сверчков, ни
шуршания ящериц в траве, ни один мотылёк мимо не
пролетел.
У тропинки Клаудия
заметила золотистые разводы, а каждый уголок сознания затопило
тихое шипение богини. Она металась по черепной коробке загнанной
кошкой, мешала сосредоточиться, что‑то бормотала, и казалось, что
стой она рядом, то непременно расхаживала бы из угла в угол сада и
заламывала руки, вытаптывая густые заросли
пионов.
– Не
прикасайся! – взвизгнула богиня, стоило Клаудии склониться над
следом. – Проклятье! Я думала, что еще есть время. Как же так?
Все напрасно? Если тело не подготовить, оно сгорит при первой же
попытке вселиться! А новое может не появиться еще тысячу
лет!
–
Госпожа…
– Тихо! Быстрее, не
стой столбом! Нужно обыскать дом.
Болезненная вибрация
разошлась по телу, и Клаудия сдавленно охнула. Виски стянуло жарким
обручем, и слепящая, разъедающая боль прокатилась от основания шеи
до самой поясницы, вынуждая сделать шаг вперед.
Он показался бесконечно
долгим, слишком медленным и болезненным. Точно кто‑то воткнул под
кожу на бедре несколько раскаленных иголок. От напряжения чуть не
подломилось колено и, глухо выругавшись, Клаудия перехватила клинок
удобнее, чтобы нанести удар при первой же опасности. Серые одежды,
ранее не стеснявшие движений, теперь превратились во влажный тугой
панцирь, мешавший даже слабому вздоху.