5. Итак, предназначение философии прямо противоположно научному. Если наука ищет точное знание, которое применяется на практике, изменяя мир вещей, то философия служит (должна служить) постоянным барометром для самосохранения гомо сапиенс, т.е. дает варианты возможных других путей, предупреждает об опасности того или иного пути. Не случайно О. Вейнингер ставил рядом философов и художников, отделяя их от «людей дела» и «людей науки».
Философия столь плюралистична именно в силу своей ненаучности, поскольку нет науки философии и нет философии вообще, а есть множество философий, которые не дополняют друг друга (как это бывает с другими науками, в которых лишь углубляется специализация, то есть предмет сужается, утончается, удаляется от первоисточника – философии с её всеобщим), а конкурируют между собой. Ценность философии именно в ее множественности. Здесь мы согласимся с А. Еременко, который пишет: «Не всякая истинная мысль является ценной для развития познания и не всякая ценная – истинной. Не является ли философия генератором ценных идей для науки, независимо от их ошибочности или истинности, не в этом ли заключается ее основное задание» (А. М. Еременко. Метафоричность философского мышления…). Философ более подобен пророку, чем ученому, а все философские тексты есть вариациями на тему некоего сакрального писания, пытающегося объяснить если не всё, то очень многое (или основное). Множественность путей философии – следствие ее метафоричности, т.е. невозможности в принципе нахождения общего языка разными течениями и направлениями (это не удивительно, ведь даже обыденные состояния не всегда могут найти адекватное выражение; внимательный человек часто может поймать себя на мысли о том, что он спорит с кем-то лишь потому, что оппонент не имеет того языка, которым первый пытается выражать свое мнение). Сама философская истина, вероятно, может быть наполняема множеством содержаний, т.к. все они – метафоры пустой формы, какой только и можно представить истину, не имеющую ничего общего с человеческим языком, выступающим в качестве инструмента мысли. Единичная философия лишь, исходя из потребностей своего творца (выразителя) и его времени, наполняет эту форму своим содержанием (примером такой пустой формы является Дао, как, впрочем, и Бог в апофатической теологии, которая может лишь говорить о том, чем Он не есть). Но можно допустить, что та или иная философия более или менее истинна, то есть в определенной степени приближена ко Всеобщему. Менее «сильная» философия, как правило, более приближена к «миру сему» и линейной науке, в то время как более «философичная» философия способна развиваться дальше и, тем самым, менее исчерпаема, т.е. дольше сохраняет себя как живое, развивающееся учение, а не устоявшаяся и состоявшаяся система. Последняя, по сути, выступает в качестве такого кода, посредством которого дается свое прочтение всего мира. Состоявшаяся философия уже не знает тайны, ею познано Всеобщее и она превращается в догму, очередную религию. Такая философия исчерпала себя как источник ценных идей и неизбежно вызывает духовную реакцию. В любой философии, поскольку она не отграничивает себя от линейной науки, заложен ген саморазрушения. Как верно заметил А. Еременко, философия является ответом на десакрализацию мира, поэтому, чем более философия линейна (научна, ищущая однозначных ходов и решений задач), тем более она подобна революции – бунту против уже существующих идей, догм, ценностей. Это форма духовного люциферианства – возмущения вторичного против первичного, меньшего против большего, где меньшее – личность, философ, а большее – социум с его традициями и устоявшимся мировоззрением, в котором философ видит определенные изъяны.