— Очень недурно сражаешься, — скрестил на груди руки мужчина, —
я Гвал, главный в этом бедламе. Ты был шибко дерзок, поэтому мы
подержим тебя здесь, пока не придешь в себя. Я создаю гильдию,
вступай к нам. С хорошим шмотом будешь нашим топовым бойцом. Не
вижу смысла враждовать. Ну, обокрали, с кем не бывает? Зато сейчас
предлагаем помощь. Подумай, в общем. Не знаю, насколько хватит этой
перевязки, тут либо намертво кровоток в ноге останавливать, либо
зашивать. Ни того, ни другого Мираж, как ты понимаешь, сделать не
может. Поэтому придется тебе разок умереть. В общем, посиди пока,
подумай, а как вернусь — скажешь ответ свой. Идет?
Я кивнул и откинулся к стене. Страшно клонило в сон. Слова Гвала
придали мне сил и спокойствия. Меня не собирались пытать или
держать здесь вечно. Достаточно было сказать, что согласен, и тут
же отпустят. Мираж закрыла дверь, и я остался один. Странно. Почему
я радуюсь этому предложению, если был готов к любым пыткам и мукам
в случае провала? Перед глазами всплыли сцены последнего сражения,
и разум охватила тревога. Как я только посмел напасть на врага в
его логове, там, где он был больше всего готов? Я прокручивал в
голове минувшие события и не понимал, почему их делал. Словно то
был не я, а кто-то другой. Я снова ощущал страх, снова боялся и
ладони мои потели несмотря на то, что я потерял непозволительно
много крови. Я снова был собой.
Кисти начинали неметь. Хотя Гвал сделал вроде бы выгодное
предложение, связали они меня как последнего преступника. Стянутые
за спиной и поднятые вверх руки — само это положение уже неудобно,
сам бы я их завести так не смог, так еще и веревка затянута слишком
сильно. Я привстал и уперся ногами в стену. К счастью, веревки
оказались короткими, и я тут же ощутил резь в запястьях и натяжение
в плечах.
Слушая хруст собственных суставов, я размышлял о последних
событиях. Это была своего рода анестезия, моя медитация против
боли. Медитация против. Смешно. И тем не менее, это работало. До
отключки мне было совершенно плевать на эту шайку грабителей, я шел
за предметами, которые делали меня сильней. И только. Мне даже было
не столь важно, что это мои предметы. Важна была скорее их суть, а
не принадлежность. Но теперь я думал иначе. Ту хладнокровность
сдуло, как озерный туман, и на берегу проступили мои настоящие
очертания — живого и слабого. Я злился на этих ублюдков, которые
обокрали меня, а теперь держали связанным. Пусть они и предложили
вступить к ним, они ведь даже не извинились! Конечно, я понимал,
что это выглядело бы глупо, что никакой личной неприязни ко мне они
не испытывали, — один из многих, только и всего, — но я не мог к
ним примкнуть. Гордость? Неужели во мне взыграла гордость? А как
она была опасна вперемешку с обидой…