– Пусти, – тихо и сдающимся тоном говорит пахан. Борис выпускает его руку. Пахан корчится от боли, держится за руку и смотрит на Бориса глазами, преисполненными боли, злобы и… почтения…
Да, конечно, мы не в девятнадцатом веке. Faustrecht>79. Ну что ж! На нашей полдюжине кулаков – кулаков основательных – тоже можно какое-то право основать.
– Видите ли, товарищ… как ваша фамилия, – возможно спокойнее начинаю я…
– Иди ты к чорту с фамилией, – отвечает пахан.
– Михайлов… – раздается откуда-то со стороны…
– Так видите ли, товарищ Михайлов, – говорю я чрезвычайно академическим тоном, – когда мой брат говорил об ответственности, то это, понятно, вовсе не в том смысле, что кто-то там куда-то пойдет жаловаться… Ничего подобного… Но если кого-нибудь из нас троих подколют, то оставшиеся просто… переломают вам кости. И переломают всерьез… И именно – вам… Так что и для вас, и для нас будет спокойнее такими делами не заниматься…
Урка молчит. Он, по уже испытанному ощущению бобиной длани, понял, что кости будут переломаны совсем всерьез (они, конечно, и были бы переломаны).
Если бы не семейная спаянность нашей «стаи» и не наши кулаки, то спаянная своей солидарностью стая урок раздела бы и ограбила бы нас до нитки. Так делается всегда – в общих камерах, на этапах, отчасти и в лагерях, где всякой случайной и разрозненной публике, попавшей в пещеры ГПУ, противостоит спаянная и «классово-солидарная» стая урок. У них есть своя организация, и эта организация давит и грабит.
Впрочем, такая же организация существует и на воле. Только она давит и грабит всю страну…
Часа через полтора я сижу у печки. Пахан подходит ко мне.
– Ну и здоровый же бугай ваш брат. Чуть руки не сломал. И сейчас еще еле шевелится… Оставьте мне, товарищ Солоневич, бычка (окурок) – страсть курить хочется.
Я принимаю оливковую ветвь мира и достаю свой кисет. Урка крутит собачью ножку и сладострастно затягивается…
– Тоже надо понимать, товарищ Солоневич, собачье наше житье…
– Так что же вы его не бросите?
– А как его бросить? Мы все – беспризорная шатия. От мамкиной цицки – да прямо в беспризорники. Я, прямо говоря, с самого малолетства вор, так вором и помру. А этого супчика, техника-то, мы все равно обработаем. Не здесь, так в лагере… Сволочь. У него одного хлеба с пуд будет. Просили по-хорошему – дай хоть кусок. Так он как собака лается…