А ещё говорят, каков в малом — таков
и в большом! По моим наблюдениям, как раз наоборот.
Зато теперь почти не навещает.
Некогда, надо полагать. Дела.
Меня это, если по-честному,
устраивает. Во-первых, отсрочка. Не нужно дёргаться, не нужно
суетиться. Мне, знаете, настолько дороги мои проблемы, что я их
даже и решать не хочу.
Во-вторых, есть возможность отдохнуть
от этого вконец осточертевшего мира. Вернее, так мне поначалу
казалось. Но в палате пять коек, три из них заняты такими же
недоломками, как и я. Одна, слава богу, пустая. Не знаю, правда,
надолго ли. И каждый из травмированных очень любит поговорить.
Кем-то из них обо мне было сказано буквально так:
— Сидит молчит — отдыхать мешает…
Вчера принялись конаться, кто с какой
высоты летел.
— Со второго? Салага! Я с шестого
навернулся! С шестого!
— И всего один перелом?
— Так я ж в расслабоне падал!
Выпытав подробности моего увечья,
пренебрежительно хмыкнули. Траншея! Ниже уровня земли.
А руку жалко. Хорошая была рука.
Теперь она уже, наверное, такой не будет.
***
Что-то протухло в соседней тумбочке.
Проснувшись утром, я с ужасом принюхался к собственной только что
собранной и закованной в гипс конечности. Ни черта не понял.
Пришлось встать и выйти в коридор.
Нет, вроде не от меня.
Успокоившись, вернулся в палату. Там
уже просыпались. И первым делом, конечно, врубили репродуктор! Пока
не втянули в неизбежный утренний трёп, одноруко умылся, почистил
зубы — и на свежий воздух.
Вышел. Огляделся.
— Простите, пожалуйста. С вами можно
поговорить?
Прямо передо мной с вежливыми
улыбками ожидали моего согласия две милые глупенькие девчушки, и у
каждой в руках наготове кипа глянцевых душеспасительных
журнальчиков.
Иногда мне хочется всех поубивать. И
даже не иногда.
Моё молчание было воспринято
неправильно.
— Вы согласны с тем, что человек
сейчас больше всего страдает от одиночества? — округляя от
искренности глаза, спросила та, что повыше. — Даже находясь в
толпе! Даже…
— Нет, — тяжко изронил я. — Не
согласен.
Последовала секундная оторопь. К
такому простому, напрашивающемуся ответу они почему-то готовы не
были.
— Какое одиночество, девушки? —
процедил я. — Какое, к чертям, одиночество? Вот я вышел, чтобы
побыть одному. И тут же подруливаете вы. Никуда не скроешься!
Христос от вас в пустыню на сорок дней уходил — так и там
достали!