«Подъем!»
Вялый, я прошелся по перрону ломким шагом, заряжаясь бодростью
от ходьбы, а в метро меня опять развезло. Сквозь мучительный
полусон донесся проникновенный женский голос:
- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция –
«Университет».
Лишь только за окнами вагона замельтешили желтые плитки путевой
стены, я встал, перебарывая ленивую натуру, и обещая себе
выспаться, как следует.
Покинув ротонду вестибюля, обрадовался нетронутому снегу на
клумбе. Решительно набрал горсть жгучего холода, умылся, стеная да
вздрагивая. Выдохнул, смаргивая тающие снежинки, и достал носовой
платок. Хорошо!
Мозги продрало ледяной резью, растворяя вязкую, клейкую дрему, и
я окончательно воплотился в явь. Сразу же и настроение полезло
вверх. Каникулы! Уже! И аж до седьмого февраля.
Это было здорово – соскочить с беличьего колеса учебы, дать себе
передышку. Да просто посидеть в тишине и покое, обдумывая житие!
Одного воскресенья мало, выходной – как большая перемена между двух
недель беготни.
Поправив вязаную шапочку, я заулыбался довольно, и тут, словно
вторя студенческим радостям, солнышко рассупонилось, снимая с себя
белые облака с сизой опушью. Москва заиграла, заблистала
отражениями в живых лучах. И туманящийся шпиль МГУ, и белая
«летающая тарелка» цирка высветились ярче и четче, будто в первые
дни весны.
Вдохнув полную грудь холодного воздуху, пахнущего ночной
порошей, я бодро зашагал к ампирному Дому преподавателей. Прореха в
тусклой зимней хмари распускалась все шире, оголяя блекло-голубое,
словно вылинявшее небо, а негреющий солнечный свет зажигал мириады
высверков – бликовали окна и витрины, хромированные бамперы
малолитражек и выпуклые стекла автобусов. Свернув, юркнула за угол
«Волга» с длинными усами антенн – наверное, кагэбэшная «дублерка» с
моими прикрепленными.
Мельком меня задела странность: перекрестный поток машин на
обеих магистралях редел. По проспекту Вернадского еще неслись
«ГАЗоны» с хлябающими бортами, взрыкивали кургузые, заляпанные
известкой «МАЗы», сыто урчали «Жигули» с «Москвичами», а по
Ломоносовскому прокатился желтый коробчатый «Икарус» - и движение
иссякло.
«Гигантская флюктуация!» - подумалось рассеянно.
У громады Дома преподавателей скромно серела телефонная будка.
Набрав номер Быкова, я терпеливо выслушал три гудка, а затем
холодная трубка отозвалась простуженным голосом: