Лена с Костиком остались одни в темноте.
в которой маг ругается с
портретом, а эльф танцует в темноте
Линии рисунка слабо светились, и он был отчетливо виден в
полумраке. Но чтобы разобраться в переплетении фигур, надо было
самому быть колдуном. Или охотником на колдунов.
Но в зале не было посторонних, и никто не мог бы понять, что
значат эти знаки, символы и фигуры. Только в нише на стене висел
портрет, изображающий важного господина с сурово поджатыми губами и
в роскошном одеянии. Руки нарисованного господина, казалось,
опирались на нижний край массивной серебряной рамы, а сам он
безучастно смотрел в темноту перед собой.
Кроме рисунка на полу и портрета в нише, в зале была еще низкая
скамья, бронзовая тренога и огромная закрытая книга, установленная
на кафедре. На треноге тускло светился черный кристалл, и все три
ее ноги были вписаны в узор рисунка на полу.
Время здесь не ощущалось, никто сюда не приходил. Потом что-то
тихо щелкнуло и в воздухе послышался стон. В центре рисунка что-то
изменилось, проступило, затуманилось. Снова раздался глухой стон,
теперь ближе, и стало ясно, что на полу проступает человеческий
скелет. Прежде, чем он проявился окончательно, на нем начали
нарастать мышцы и жилы. Линии загорелись ярче, по ним побежало
невидимое пламя, кристалл на треноге стал еще чернее.
На полу из рисунка проступил голый мужчина. Полежал, уткнувшись
лицом в руки, приподнялся на локтях. Закашлялся, и словно от этого
звука линии рисунка потускнели, стали едва видимыми.
Цернех встал. Потер рукой грудь, то место, куда попал этот
тип.
— Где только взял такое... — пробормотал он себе под нос.
Подошел к треноге, осмотрел кристалл.
— Допрыгался? — донеслось со стороны портрета. Цернех не обратил
внимания, снял кристалл, повертел его в руке, поставил на
место.
— Допрыгался, — теперь голос говорил утвердительно и с
удовольствием.
— Ничего, — ответил Цернех, — Ночь еще идет.
Голос обрадовался ответу.
— Ничего-то ты, ученик, не понял. Ничегошеньки.
Цернех промолчал. Он снова разглядывал собственную грудь, даже
начертил что-то непонятное ногтем по коже, но следа не оставил.
— А я тебе говорил, — сказал голос, — Ты же помнишь? Я говорил,
что ты своей собственной глупостью...
— Да заткнись ты, — перебил Цернех, — Ночь еще длится, и это —
моя Ночь!