Издав сдавленный вопль, доктор Шнобель помахал рукой перед глазами и, спотыкаясь, вышел из комнаты. Фрау Виртен устремилась за ним, взмахивая руками, как ребенок.
Фауст рассмеялся и отбросил кочергу.
– Наполните одну из ванночек водой, – распорядился он. – Мне надо помыться и одеться. Удостоверьтесь, что чернильницы наполнены. И как следует наточите дюжину гусиных перьев.
– Магистр! – радостно вскричал Вагнер. – Вы…
– Шевелитесь, быстрее же. Нам следует взяться за перо. Весь мир дожидается моих откровений. – Фауст на некоторое время замолчал и презрительно окинул взглядом разбросанные инструменты Шнобеля: его пинцеты, ножи, клизму, микстуру и пиявки. – Однако для начала уберите отсюда этот хлам!
Вагнер поклонился и принялся выполнять распоряжение учителя. В один миг все было очищено.
Поздней ночью – потом он потратил на это много ночей – Фауст диктовал письма всем великим людям Европы и бесчисленному множеству людей не столь знаменитых, в общих чертах описывая свои открытия и озарения. Он надиктовал письмо Иоганну Тритейму, аббату бенедектинского монастыря Шпонгейм, публикующему свои труды под светским именем Тритемий, о том, что все цвета суть составные части белого цвета и что белый цвет может быть разложен на составляющие его цвета. Конраду Мудту, ученому, известному, как Муциан Руф, он описал силу, которую можно обнаружить в молнии и без труда продемонстрировать при помощи металлических пластин и свежих лягушачьих лапок; а еще он описал такие устройства, посредством которых эту силу можно обуздать. Иоганну Виру, личному врачу герцога Клевского, известному также под именем Виерус, а иногда подписывающемуся именем Писцинариус, он предоставил внятное описание кровообращения вместе с замечаниями о предназначении второстепенных органов. Он также диктовал памфлеты о безболезненной хирургии, о происхождении болезней, общее описание для расчетов, имеющих дело с производными, и еще очень многое, достаточно, чтобы утолить аппетит целой армии книготорговцев.
Все эти документы он подписывал NEOPROMETHEUS[7], объяснив Вагнеру, что, во-первых, его собственное имя очень мало известно, а во-вторых, при распространении просвещения это было бы нескромно.
– Нет, – промолвил он, – мои открытия не настолько велики, чтобы затмить открытия всех ученых и мудрецов античности, равно и современности. Либо я – Новый Прометей, либо пребываю в полном заблуждении. В данном случае середины быть не может.