- Там увидишь, - Лев Захарович загадочно улыбнулся, а потом,
достав из своего планшета какие-то бумаги, протянул их Сашке. – На
пока, почитай. Остановимся, распишешься.
Бумаги оказались свидетельствами Всесоюзного управления по
охране авторских прав на песни спетые им на радио и еще несколько
песен, которые он пел Льву Захаровичу у себя дома. Там же было и
свидетельство на «Прекрасное-далеко», спетое на базе после Присяги.
А еще было заявление, отпечатанное на машинке от его имени, что он
не против того, чтобы денежные средства за песни уходили в «Фонд
обороны». Сашка тут же спросил:
- Лев Захарович, а в детский дом нельзя?
- Можно. Потом решим этот вопрос. Централизованного фонда помощи
детским домам еще нет, мы только работаем над этим. С твоей подачи,
кстати[iii]. Сашка кивнул. Машина как раз
остановилась возле неприметной двери черного входа серого мрачного
трехэтажного здания с зарешеченными окнами, проехав мимо
центрального крыльца. Мехлис протянул Сашке химический карандаш: -
Расписывайся, и пойдем. Сашка послюнявил карандаш и, не
задумываясь, расписался под заявлением, вернув бумаги Мехлису. Тот
взял бумаги, положив их обратно в планшет. – Мне только заявление,
свидетельства потом заберешь. Они твои. А сейчас пойдем, у меня
времени не так и много.
Сашка кивнул и, открыв дверцу, покинул машину, следом за ним
вылез Мехлис. Глубоко вздохнув, он потянулся и кивнул на деревянную
дверь входа: – Пойдем.
Тихий темный коридор с рядами глухих дверей. Откуда-то тянуло
запахом пищи и чем-то затхлым. Лев Захарович, дойдя до одной из
дверей, бросил Сашке: - Жди здесь, - а сам без стука зашел внутрь.
Минут через пять вышел вместе с сухой, длинной, как жердь женщиной
с недобрым взглядом, зябко кутающейся в пуховую белую шаль.
Женщина, бросая опасливые взгляды на Мехлиса, произнесла:
- Пойдемте за мной. Они прошли еще дальше по коридору и
поднялись по скрипучей деревянной лестнице на третий этаж. Запах
пищи стал сильнее. – Вот. Это здесь. Она собралась было открыть
дверь и зайти в помещение, но была остановлена властным жестом
Мехлиса.
- Саша, иди. Там Валя. А мы с Евдокией Степановной тебя внизу
подождем. У нее в кабинете. Закончишь, подходи туда. Только
постарайся недолго, у меня действительно мало времени.
Сердце парня пропустило удар и забилось как сумасшедшее. Он как
в тумане кивнул Льву Захаровичу и, ничего не видя перед собой,
шагнул за дверь. После мрака коридора глаза резанул свет, льющийся
из окон. Большой зал с тремя рядами узких панцирных коек и
тумбочками между ними. На двух койках сидит маленькая стайка
девочек, которые услышав, что кто-то зашел испуганно посмотрели на
Сашку. Худенькие, с бледной кожей и осунувшимися лицами, одетые в
серые скромные платьишка и бритыми наголо головами. Они были
совершенно похожими друг на друга, как сестренки-близняшки. Если бы
не глаза. У всех разные. И в то же время одинаковые. Не детские
глаза людей познавших горе и боль. Но один взгляд, будто кувалдой
ударил в грудь парня, выбив из него воздух и заставив, как
вкопанному встать на пороге. Такой родной и забытый взгляд мамы и
Альки. Сашка, с трудом взяв в себя в руки, буквально выталкивая из
горла слова, сипло произнес: