При воспоминании о родных улыбка пропала, а лицо девочки
исказила гримаса боли. Перед глазами мелькнула мама, уходящая на
службу. Худая, бледная, с впавшими глазами. Она подошла к лежащей
на кровати и укутанной в старый отцовский полушубок дочери и,
погладив ее по голове, чмокнула в нос. А потом вышла из дома и
больше не вернулась. А через два дня умерла тетя Капа. Просто утром
не встала с кровати и все. Вале тогда стало очень страшно
оставаться в одной комнате с тетей – неподвижной, холодной, с
застывшими, уставившимися в потолок мертвыми глазами. Она стала
стучаться к соседям по коммуналке, но ей никто не открыл. Странно.
Дядя Иосиф должен был быть дома. Наверное, ушел получать паек. Да и
Левины почему-то не открыли. Валя села в коридоре и стала ждать,
когда вернется кто-нибудь из соседей. Но никто не пришел. А потом
стемнело. Очень хотелось кушать, было жутко одной и холодно.
Пришлось вернуться к себе в комнату. Тетя Капа все так же лежала,
ее белое лицо с блестевшими в наступившей темноте мертвыми глазами
вызывали пробирающий до самого нутра ужас. Валя подбежала к телу и
быстрым, судорожным движением натянула на это пугающее лицо одеяло.
Стало немного легче, но все равно было очень страшно. Еще и печка
почти потухла. Дура! Чего сидела, ждала?! Теперь чтобы разжечь дров
больше уйдет, а их и так совсем мало. А сейчас, когда она осталась
совсем одна, где их брать? Да и еду тоже. Надо поискать карточки,
где-то должны быть, но это завтра. Валя привычно настрогала щепочек
и раздула буржуйку, кинув туда несколько дощечек от разломанного
ящика. Весело и уютно затрещал огонь. На мгновение показалось, что
вот-вот вернется со службы мама. Валя оглянулась на дверь. Вот же
кулема! Дверь не прикрыла! Пришлось вставать от теплой печки и идти
закрывать, чтоб тепло не уходило. На обратном пути подошла к столу,
налила в металлическую кружку воды и отломила себе кусочек сухаря.
На столе осталась вторая половинка, точно такая же, как и была у
нее в руках, величиной чуть меньше половины ее детской ладошки.
Дошла до буржуйки и поставила на нее кружку, пусть греется кипяток.
А сама маленькими кусочками стала откусывать грубый черствый хлеб,
подолгу рассасывая кусочки. Это было ее изобретение. Она не жевала
хлеб, а сосала его, гоняя во рту. Так казалось сытнее. Голод не
унялся, живот все так же сводило, но стало немного получше.
Обжигаясь, выпила кипяток. От тепла и еды сразу осоловела. Кое-как
доползла до кровати и, закутавшись в тулуп, уснула.