Мы не виделись с Леной… Сколько же? Две недели? Три? Месяц – или
еще больше? Да и до этого наши встречи неизменно получались
тайными, недолгими и всякий раз заканчивались в ее крохотной
квартирке под крышей. А иногда – там и начинались. Я не спешил
выходить с ней в свет, да и сама она как будто куда больше
интересовалась работой, чем личной жизнью. Не задавала лишних
вопросов, не требовала…
Но, видимо, все-таки хотела. И, не получив, решила отомстить.
Холодно и беспощадно, пустив в ход весь свой небогатый, в общем-то,
арсенал журналиста. Не то, чтобы статья в желтой газетенке могла
всерьез повлиять на мою репутацию – слишком хорошо меня теперь
знали все, чье мнение в обществе по-настоящему чего-то стоило.
И все же.
Вишенкой на торте стала смерть Штерна. Разумеется, госпожа
Вернер ни в чем меня не обвиняла. Лишь констатировала факт: после
встречи со мной крупного промышленника с безупречной репутацией
хоронили почти без свидетелей, ночью и в закрытом гробу.
Завершалась статья общими словами о вседозволенности
аристократов, здоровенным булыжником в огород полиции, Третьего
отделения и Багратиона лично, сопровождающимися риторическими
вопросами в духе “Доколе?!”
Самым обидное – Лена, в общем, нигде по-крупному не соврала.
Формально на всем объемистом развороте с моей фотографией под ручку
с Настасьей не было вообще ни капли лжи. Зато правда выглядела,
мягко говоря, так себе. Отдельных фактов, вырванных из общей массы,
оказалось вполне достаточно, чтобы превратить меня чуть ли не в
кровопийцу.
Наверное, я должен был злиться – но почему-то не злился. Статья
отложила что-то в уме и памяти. Словно поставила зарубки: взять на
карандаш, обдумать и разобраться… потом – когда не будет
по-настоящему важных дел. Я не чувствовал вообще ничего. Ни по
поводу полоскавшего меня чертова листка, ни в адрес редакции.
Ни к самой Лене.
Как бы я ни пытался сосредоточиться на чем-то насущном, мои
мысли сами собой возвращались к девчонке из сна. Причем интерес она
вызывала скорее… в общем, не тот, который в подобных случаях
приходит на ум первым. Слишком худенькая и изящная, слишком
бледная, будто выцветшая добела. И слишком молодая – даже для моих
неполных семнадцати.
А тому, кем я был во сне, она и вовсе казалась почти ребенком.
Неразумным, слабым и беззащитным. Поэтому я и полез в почти
безнадежную схватку: с одной странной винтовкой против…