Глава
одиннадцатая
Утро начинается с
рассвета, и рассвет я наблюдал в полной красе: Феофила безжалостно
растолкала меня ещё затемно, и принялась терзать при помощи целой
толпы садистов-помощников. Кто-то полировал мне ногти, кто-то
причёсывал мои волосы и бородку, щёлкая ножницами, удаляя невидимые
мне, но критически важные для куафера торчащие волосики. Одежда моя
была… Уж не знаю, существуют ли степени стерильности, но мои шмотки
были ровно в четыре раза стерильней самой высокой степени
стерильности.
В сапоги можно было
смотреться, от обилия перстней я не мог поднять руки… и несмотря на
протесты и трагический вид Феофилы, перстни я снял, оставив только
один, некогда подаренный князем Гундоровым.
Всё на свете кончается,
заканчиваются и пытки, и вот я иду к кабриолету по ковровой
дорожке, чтобы не дай бог, не упало на меня даже пылинки. Во втором
кабриолете, точной копии моего, ехала Феофила, разряженная в пух и
прах, и ещё с чем-то вроде плотной чадры на лице. Оказывается
неприлично ездить в одном экипаже мужчинам и женщинам, не состоящим
в браке. Это раз. Во-вторых, знатным дамам неприлично показываться
вне дома с «босым лицом». Одно хорошо: чернить зубы и белить лицо
Феофила даже не подумала: больше года назад царь издал указ, в
котором это не запрещалось, а разъяснялся вред свинца и ртути.
Впрочем косметики моей личной фабрики было использовано преизрядно,
но очень в тему и со вкусом. Ну и Феофила нагрузила на себя все
украшения, которые я ей подарил за разные услуги вроде росписи
стеклянных диафильмов или выхаживания меня после переломов.
Сопровождала нас парадно одетая верховая вооружённая охрана, что,
как оказывается, тоже положено по статусу.
Суд состоялся на том
самом месте, где Иван Васильевич чествовал Горнозаводской приказ в
лице его руководства и лучших мастеров. Царь сидел в кресле, рядом
с ним в более скромных, но тоже красивых креслах сидели бояре.
Вокруг столпилось больше сотни человек, а сама площадь была
оцеплена воинами в синих кафтанах, вооружёнными новейшими ружьями с
примкнутыми штыками.
Перед помостом меня и
поставили, а левее стояли трое хмурых, богато одетых мужчин.
Получается, что я ответчик, а эти мужики свидетели обвинения.
Феофиле указали место на помосте, у самого края, и даже предложили
стульчик, но она отказалась садиться, и стояла гордо выпрямившись.
На меня она не смотрела.