Теперь не осталось ни братьев, ни отца. А здесь, на Севере, воля их богов никому не нужна.
Всю свою юность Кена провела в изучении легенд, но вряд ли они кого-то заинтересуют здесь, в чужих краях.
Кена не знала, чего ждать. Она не умела работать в поле или пасти овец — последнее братья пытались ей поручать, но выходило не особенно хорошо. Кена постоянно заглядывалась на закат и кого-то теряла.
«Он меня убьёт, — думала Кена, тяжело дыша, прыгая с камня на камень за спиной у северянина и снизу вверх вглядываясь в суровое лицо, — а может, это и хорошо. Только бы всё кончилось быстро, не так, как…»
Кена сглотнула, и на глаза её навернулись слёзы, когда она вспомнила брата, ещё живого, с вывернутыми наизнанку внутренностями и безумными от боли глазами, кричащего беспрерывно, до хрипоты.
Конахт был жив, он всё понимал и ещё дышал — но в то же время мёртв, потому что самый искусный лекарь его бы не спас. Наверное, он желал смерти, скорого забвения и лунной дороги, ведущей к богам — Кена не знала, но боялась, что это было так.
Её собственные последние часы затянулись дольше. Приходя в себя на корабле, Кена со страхом думала о том, что смерть настигнет и её — но смерть не шла, и вот теперь северяне выходили её, чтобы сделать рабыней.
Глядя снизу вверх в бледно-голубые, как у всех у северян, глаза «хозяина», Кена всё более убеждалась в том, что внешность его обманчива, и он, должно быть, такой же, как все здесь. Льеф стоял среди тех, кто терзал тело Конахта. Среди тех, кто пронзил сердце её отца.
Ненависть просыпалась в сердце пленницы.
«Я убью его, — думала Кена, — пусть только наступит темнота… Я сниму с его пояса нож и убью сначала его, потом... — Кена сглотнула. — Потом себя. Или нет. Лучше сбежать. Вокруг пустынная земля. Никогда северяне меня не отыщут».
Ждать до темноты оставалось не так уж долго. Слева и справа тянулись бесконечные леса и каменистые скалы. Кена не знала, как ещё держится на ногах, потому что солнце клонилось к закату, и она бежала много часов.
Льеф с трудом заставлял себя не смотреть на южанку, перепрыгивавшую с камня на камень по правую сторону от крупа коня.
«Какая же она слабая», — думал северянин и не знал, что в нём сильнее — презрение или жалость, которой Льеф до тех пор не испытывал никогда и даже имени которой не знал.