Корабль проскребся пятнадцать миль в
глубь Босфора, после чего Ланге попросил лечь на дно до темноты, не
разряжая батареи досуха. Иначе будем пары разводить, дрейфуя или
стоя на якоре. Тронулись в ночь, когда правоверные отмолили свои
намазы. Золотой Рог появился на правом траверзе лишь под
утро.
В предрассветном тумане капитан
выбрался на мостик. Судя по отсутствию суеты, их прибытие прошло
незамеченным. Вражеская акватория с неприятно узким входом, полная
судов и маленьких весельно-парусных лодок, мутнела поблизости. На
юг удалялся среднего размера броненосец с корветским парусным
вооружением.
— Я был в Константинополе, Александр
Маврикиевич, — старпом опустил бинокль. — Турки зовут его
Стамбулом. Азиатчина. Святой Софийский собор обнесли минаретами,
налепили полумесяцев, ныне это мечеть во славу Аллаха. Дай бог нам
исправить несправедливость.
— Хотите лично минареты порубать,
Конрад Карлович?
— До этого охотники найдутся. Мне бы
по-скромному — утопить корабли, что минареты охраняют.
Берг тоже опустил
бинокль.
— Внутрь рискнете, коль приказ
будет?
— Непременно. Закавыка — как обратно
выбраться, когда турок начнет нас нежно любить.
— Будете решать задачи, старпом, по
мере их поступления. Командуйте погружение. Уходим
домой.
— Есть. Скажите, капитан, — спросил
Ланге уже на нижней палубе. — Как вам сие — построить лодку,
взрастить экипаж и уйти навсегда?
Берг помедлил с ответом.
— Привык. «Щуку» оставлял — сердце
рвалось. С «Барракудой» проще. А ныне не до возвышенных чувств.
Видел корвет в тумане? Таких зверюх у них восемнадцать. Чтоб у
турка остались лишь рыбацкие фелюги, надо много таких
«Катранов».
— Война. После нее долго мир будет,
да, Александр Маврикиевич?
Кавторанг усмехнулся. До чего же они
разные. Живой и общительный Карл чем-то напомнил Малыша Джона.
Семья Ланге долго жила среди русских. Размеренности и
педантичности, как у Бергов, у них почти не осталось.
— При встрече спросишь у
генерал-адмирала. А звезды на погоны собирай не медля. Следующая,
говоришь… Нам бы эту кампанию пережить.
Опять до темноты крались на глубине,
выгребая против течения. Штурман превратился в собственную тень от
усталости. Синявин заорал, как резаный, в лодочной тишине: во сне к
нему приползла крыса. Берг скривился: в замороженном и пустом
корпусе из Питера не могли завести. Значит — уже местный
грызун.