Побывав в нескольких сражениях на разных типах кораблей, офицер
часто думал о том, насколько его познания пригодились бы дома.
Несмываемый позор Крымской войны, где флоты англичан и французов
наголову разгромили русских у российских же берегов, давил на душу
через пространство и время. Американский опыт боевых операций у
берегов, бухт, в устьях крупных рек накапливался в условиях,
близких к российским. Понятно, что присутствие Александра на борту
одного из устаревших черноморских парусников ничего бы не изменило,
да и не принято служить под началом отца — командовавшего в Крыму
адмирала Морица Берга. Но… не пора ли назад?
Александр выбил трубку и направился в машинное отделение. Не по
долгу службы. Трудно объяснить логически, почему на всех паровых и
парусно-паровых судах его манило адское пекло, где у топок снуют
голые по пояс кочегары, механики заботливо следят за смазкой
трущихся узлов, размеренно двигаются шатуны, шипит пар и, казалось,
сам воздух вибрирует в такт механическому сердцу корабля. Так уж
выпало с рождения — пережить середину XIX столетия, когда машины
стали безжалостно вытеснять паруса, коней и мышечную силу
человека.
На стоянке и под парами здесь несут вахту всего четверо. Молодой
мулат Том с громкой фамилией Вашингтон, заведующий филиалом ада на
«Хаусатонике», поднялся в присутствии офицера. Темнокожий на таком
ответственном месте — редкость. Обслуживание машин и на Севере
оставалась привилегией образованных белых парней, о Юге говорить не
приходится. Тем более старший механик, унтер-офицерская
должность.
У топки бездельничают двое чернокожих кочегаров. Это — норма.
Простые крепкие парни, понимающие две основные команды: бросать
уголь или расслабиться.
Из недр машинного отделения, заполненного трубопроводами,
вентилями и кучей разной арматуры, бросающей несведущего в оторопь
сложностью конструкции, вышел второй механик Джим, протирая руки
ветошью. В русском флоте такие носили звание кондукторов.
— Сальник потек, сэр. И два клапана скоро менять.
Его лицо выражало важность маленького человека, получившего
возможность высказать старшему в лицо незыблемую истину, о которой
он предупреждал и его не послушали. Сегодня наступил наконец
великий день, когда с торжествующим видом можно заявить: «Я же
говорил!»