– С чего ты взяла? – удивился Борис.
Он вспомнил, что после событий на Арабатской стрелке он видел Юлию всего два раза, и то мельком. Оба раза она была с ним любезна, но ничем не напомнила о тех особых отношениях, что установились у них. Что с ней стало теперь, он не знает.
– Нет у меня никакой невесты, я одинок, потому что сестра тоже думает о человеке, который совершенно ее недостоин и не заслуживает такого счастья.
– Он заслуживает, – серьезно сказала Варя. – И ты тоже заслуживаешь настоящей любви. Мы все слишком много выстрадали за эти годы. Россию вы не спасли, хотя пытались. И сделали все, что могли. Настало время подумать о себе.
– Ты права, сестренка, – согласился Борис. – Нужно как-то устраиваться в этой новой жизни, на что-то решаться. Выбор только небольшой.
– А выбора у тебя никакого нет. Я ведь долго здесь живу, все знаю. Так что оставь ты свои амбиции, Борис, и соглашайся снова работать с Аркадием Петровичем.
– Да ведь он мне еще ничего не предлагал! – удивился Борис.
– Предложит. Как я уже говорила, он хорошо к тебе относится.
– Просто я зачем-то ему снова понадобился, – поправил Борис.
Они поели в маленьком греческом ресторанчике, который находился в подвале соседнего дома, запивая обед простым молодым вином, после чего Варя потащила брата в дешевые лавки, чтобы купить кое-что из одежды. Купили белье и ботинки, потому что после обработки на Принкипе старые ботинки спеклись и разваливались на глазах.
Хорошенькая горничная в кокетливой белой наколке вошла в спальню и позвала мелодичным голосом, раздвигая шторы на окне:
– О, мадам, проснитесь!
Из постели, заваленной кружевными подушками, послышался шорох, а потом едва слышный стон. Горничная разбудила Гюзель необыкновенно рано по ее понятиям – еще не было полудня. Из-под одеяла высунулась очаровательной формы ручка и нашарила часики на столике возле кровати.
– Что случилось? – сердито спросила невыспавшаяся красавица, разглядев циферблат часов. – Пожар?
– Мистер Ньюкомб, – лаконично ответила девушка.
Даже сейчас, после сна, слегка растрепанная, ее хозяйка была так хороша, что, несомненно, могла позволить себе миловидную молодую горничную. Кроме того, горничная была француженкой, в то время как в самой Гюзели, несомненно, просматривалось нечто восточное. Гюзель тяжело вздохнула, закатив к потолку синие глаза, чуть подернутые поволокой после крепкого сна, накинула на плечи полупрозрачный пеньюар, взглянула на себя в зеркало, прошлась по щекам пуховкой, откинулась на подушки и приказала: