Расспросили мы караульных и насчёт рудника, узнали, что он уже лет 10—12 не работается, но раньше работался довольно долго. А жила идёт далеко в глубь горы и высоко вверх по склону. Там местами также копано, но золота мало, а вглубь, говорят, богатое было. Караульные сами не работали, они ежегодно меняются: монгольский князь наряжает их по очереди на год. Прежде бывали попытки хищничества: забирались в рудник добывать потихоньку золото. Двух хищников караульные в первый же год закрытия рудника, когда эти попытки были, даже застрелили и оставили в глубине нижней штольни. С тех пор попытки прекратились.
Выпили мы за разговорами чаю, вышли садиться на коней. Я присмотрелся, вижу вверх по склону наискось от заслона из жердей беловатая жила тянется, то шире, то уже и местами ямы в ней видны, а в одном месте довольно высоко даже отверстие чернеет и через него, может быть, можно в глубь рудника пролезть.
Мы сели и поехали; скоро встретили скот караульных, который с пастбища пастушонок гнал, – три коровы, десятка три овец и коз, сам на старой коняге едет. Ясно, что бедняки в карауле служат. Выехали из долины Алтын-Гола в долину Булгана и повернули вверх, на восток; проехали немного и увидели другую долину, из которой ручеёк выбегает. Очевидно, в этой долине удобное место для ночёвки, которое караульные указали. Свернули в неё, вдоль ручейка появилась трава, но мало, пробираемся дальше и видим, что долина в горах круто на запад повернула. «Вот это хорошо, – думаю, – она нас назад поближе к руднику подведет». Проехали по ней с полуверсты, пока она опять в глубь гор не отвернула. Тут нашлось место для ночёвки хорошее, травы достаточно, кустики для огонька есть и аргал попадается. Раскинули палатку, набрали топлива, коней пустили пастись. Солнце уже заходит. Сидим у огонька и видим, – по долине сверху бредёт к нам мальчишка. Подошёл. Весь оборванный, босой, худой, лет десяти или двенадцати. Протянул руку и шепчет: – дайте поесть, я три дня не ел.
– Садись, – сказал Лобсын. – Покормим, скоро чай будет.
Он сел у огня. Ноги у него в ссадинах и царапинах, грязные. Голова гладко остриженная, смотрит пугливо.
– Ты чей мальчик? – спрашиваю. – Откуда и куда идёшь один?
Он молчит: видно, боится сказать, нас опасается.
– Ты не бойся. Мы тебя не обидим, накормим, отдохнёшь и завтра пойдёшь, куда тебе нужно.