Уклонившись от удара предводителя, я рубанул его со всей силы в
область шеи со спины, ведь он проскочил мимо меня. Его голова, с
удивленными глазами, не успевшими зафиксировать удар моей сабельки,
поскакала по кочкам. Не прекращая движения вперед, я сместился
влево, чтобы другим разбойникам было несподручно наносить по мне
удары - они оба праворукие. И поочередно с каждым встретилась моя
сабля. Ее поцелуй смерти был мгновенен и безболезнен – а чем
чувствовать-то – нечем - черепушка с плеч долой и вся недолга!
Одному раскроил голову практически на ровные половинки. Да, мозги в
ней по факту имелись, но качество их оставляло желать лучшего.
Впрочем, уже все равно. Ему. А мне – тем более.
А вот последнему из этой троицы неудачников я нанес рану
смертельную, но так, что ему показалось – есть шанс на жизнь.
Объясню свою задумку. Дело в том, что мне сразу в глаза бросилась
одна удивительная вещь, объяснение которой я захотел узнать до
невозможности – за поясом предводителя шайки находился кинжал
редкой работы. Ножны и рукоять украшены серебряными узорчатыми
накладками. Ну не может бродяга обладать столь дорогим оружием,
откуда ему взять такой редкостный образец? Разве что снял с
чьего-то тела. И тела непростого человека. Вот я себе «языка» и
организовал. Каюсь, пообещал оставить его в живых, если расскажет,
как, когда, где и у кого главарь добыл себе столь примечательный
клинок.
- Расскажешь, разбойничек, как у твоего собрата по вашим
разбойным делам оказался этот кинжал, - вежливо и спокойно задал я
вопрос, помахивая загадочным клинком перед глазами смертельно
раненого, - не трону тебя больше, залечишь эту пустяковую рану от
моей сабельки – живи на здоровье, сколько твоей душе угодно. А
заупрямишься – пеняй на себя, чай, догадался уже, что могу делать
очень больно? Выбирай, я сегодня добр, как никогда.
- Не тронь, паря, меня более. Я и так не могу встать – ноги
что-то не держат меня, сил нет. Зачем мне тайну держать? Чего ради?
Больно надо… А дело было так. Я с Филатом - это, значится, главный
наш, у которого ты кинжальчик-то этот знатный сейчас с тела снял, и
Митюхой, который вона лежит без башки тоже, второго дня приметили
одинокого путника недалече отсель. Во-о-он за тем пригорком
невысоким имеется болотце топкое, а, обойдя его с левой-то
сторонки, через час ходу неспешного, упрешься в овраг, никак мимо
не пройдешь – он долгонько тянется. Шел этот мужик почему-то не
тропами хожеными, а все по чащобам да буреломам. Явно скрывался от
глаз людских. Мы за ним шли недолго, приглядывались, как лучше дело
сделать – одет он знатно был. И денежек при нем достаточно
оказалось - это мы потом уж определили, кады добычу делили. Короче,
эта, дождалися мы как он устоится перекусить да торбу свою с
провизией с плеч долой, да ноги вытянет свои уставшие в
шика-а-арных таких сапожках, да и объявились ему во всей своей
красе. Очень он удивился, когда понял, что наша взяла, тихохонько
мы подобрались к ему, не успел и дернуться, хоть и побрыкался. Но
где там супротив дубья нашего. Пока снимали с его все одежки-то –
он пытался что-то молвить о том, что, мол, обязательно нужно
добраться куда-то, про важность какую-то незнамо, сулил деньги все
отдать и заступничество нам свое, лишь бы отпустили, мол на важных
людишек он работает, сурьезные дела решает, мол, ну никак нельзя в
лесах дремучих местных ему затеряться. Мы что, мы не изверги какие,
мы все ж таки и ему кой чего из одежки-то оставили – тонкий кожаный
ободок такой, как веревочка, для волос, чтоб ему ночью-то теплее
было… га-га-га—хр-р-р-р-а-х-а, - засмеялся мужичок сиплым
ненормальным смехом, перешедшим то ли в хрип, то ли в надсадный
длительный кашель. Выплюнув сгусток крови, он спокойно
продолжил: