Я собирался сказать что-нибудь колкое, как вдруг люди стали
разбегаться, шарахаясь в стороны от копыт конного отряда, в
середине коего мчится карета.
Я замешкался и получил в лицо грязи, как и на недавно
выстиранную одежду. Вспыхнувшей злости не дал выйти Иван, вдруг
повисший на плечах и умело оттянувший назад, выведя меня из
равновесия.
— Что за мрази?! — было возмутился я, но он зашипел.
— Тихо ты! Это боярин Скотович. Все здешние земли принадлежат
ему.
— А Император? — сглупил я.
— Он же не сам ими заведовать будет! — огрызнулся Иван.
Кавалькада далеко не уехала, а остановилась чуть ниже, возле
большого склада. Мы, как и прочие зеваки, осторожно стали
приближаться.
В двери ворвалось сразу около пяти воинов и почти тут же вышли.
Я заметил сундучок в руках.
За ними, едва не падая, оглашая округу криком, выскочил
полноватый мужичок, умоляющий пощадить.
Дверцы кареты открылись и на свет показался осоловело-жирный,
хрякоподобный человек в богато украшеной одежде. Тут тебе и нить
золотая, и пуговицы костяные. Без того пышное тело, словно торт
украшено всякими висюльками и камнями. Карета заметно склонилась
под весом.
— Ваше благородие, умоляю, не забирайте мои деньги! — бросился в
ноги мужичок.
— А, ну! — едва ли не взвизгнул боярин Скотович и охраняющие его
воины тут же отбросили просящего подальше.
Следом выбежала женщина, вся в слезах, тоже пала в грязь, пачкая
добротное платье. Я проникся к ним симпатией.
— У нас не монастырь прощения тут! — важно заявил пухлый
дворянин, пуще прежнего краснея, словно варёная морковка или
свекла. Противно прокашлялся. — Должен был давно налог уплатить…
кхак-кхе! я тебе и так давал неделю.
Заведующий складом мужичок вдруг повернулся к жене, схватил за
волосы и так поднял на ноги.
— Сгинь, дура! Пошла давай! — и, подкрепив слова пинком, толкнул
её в сторону дверей.
Женщину бросило в больший плач. Она, споткнувшись, растянулась
на грязных камнях, завыла от обиды и боли. К ней подбежали зеваки,
тоже женщины, и помогли подняться.
— Ваше благородие, — елейно заговорил муж, — Вашими заботами мы
тут все живы. Простите дурака несчастного. Отвернулась от меня
удача. Жена вон дура! Дайте неделю срока ещё, молю вас. Товар уже
есть, осталось продать.
— Ну, — жирно проворчал Скотович и снова прокашлялся, — что бабе
место указал и, что раскаиваешься — это хорошо. Кхак-кхе! Пусть
люди видят, что у меня есть благодетель доброты. Даю тебе две
недели срока. Верните ему сундук!