– Я буду исполнять функции вашего защитника и уверяю вас, я лучший из всех, кто есть в этом городе.
– А сколько еще защитников есть в Лиллидоре?
– Только я.
Железная логика!
– Не беспокойтесь, – терпеливо повторил он. – Вас не казнят и не сошлют на острова к людоедам. Я об этом позабочусь.
Через час за мной пришли. Я как смогла привела себя в порядок, хотя сделать это было непросто. Застирала футболку, испачканную вином, и теперь на груди у меня красовалось бледно-розовое пятно. Пришлось застегнуть куртку на все пуговицы.
Груди было холодно и противно, но возможность простудиться в этот момент беспокоила меньше всего. Руками расчесала волосы, забрала их в хвост. И попыталась держаться уверенно.
Надзиратель, шаркая тяжелыми сапогами с отворотами, провел меня узкими, темными коридорами по лесенке наверх и завел в скудно обставленный кабинет, освещенный тремя магическими светильниками. Выглядели они как треугольные соляные лампы, и давали яркий, трепещущий свет.
На потолке плясали тени судьи, двух его помощников, старшего полицейского и стряпчего Малалио. Больше никого в кабинете не было. Заседание было закрытым. Пахло казенным помещением: бумагой, чернилами, расплавленным сургучом. И еще чесноком, которым закусил в обед кто-то из присутствующих.
Надзиратель велел сесть на низкую скамью, огороженную деревянным заборчиком. Сам встал рядом, побрякивая ключами в кармане.
Заседание началось, велось с холодным равнодушием и очень быстро закончилось.
Судья, крохотный морщинистый старикан, слушал речь обвинителя и защитника, приложив к волосатому уху огромный изогнутый раструб. Но я подозревала, что он не слышал ни черта, потому что в конце каждой речи задумчиво жевал губами и неодобрительно бормотал: «Беда с этими иноземцами!»
Вызвали пострадавшего, господина Тахира. Тот явился закутанным в плащ до подбородка, как будто его бил озноб. Меня он удостоил лишь одним неприязненным взглядом. На вопросы обвинителя отвечал коротко, и не произносил слова, а цедил.
Из его ответов стало понятно, что гизулец считает меня мерзавкой и проходимкой, соучастницей вора, и он тверд в своем убеждении.
Показания других свидетелей зачитал обвинитель, малоприятный субъект, похожий на грача, с узко поставленными глазами-бусинками.
Сначала я слушала внимательно и пыталась протестовать. Но судья велел мне замолчать и стукнул для острастки молотком по столу, а надзиратель положил тяжелую руку на плечо, давая понять, что бунтовать не стоит, это плохо для меня кончится.