Наконец
они приблизились, и один в упор посмотрел на
Пьера.
–
Глянь-ка, Филимон! Прямо у врат царских дитятко притулилось! –
воскликнул он.
– Как
же он тут очутился? – нахмурился второй, теребя лохматую, с
проседью, бороду. – Все ж заперто было?
–
Маринка свово Ивашку-Воренка подкинула? Хитрость какую задумала?
Собор ведь вмале.[3]
– Хм...
Ему годка два, как и Воренку, но это точно не он. Маринка сейчас с
полюбовником в бегах где-то на Низу. Да и дитем ей бросаться
несподручно: через него токмо они трон оттяпать и могут. А малец-то
не простой! Глянь, парча какая. Такую не на всяком боярине
увидишь.
Пьер
молча хлопал глазами, стараясь осознать, что происходит. Почему они
называют его младенцем? Кто сошел с ума, он или эти странные
мужики?!
–
Батюшки, а лежит-то где! – ахнул вдруг Тишка. – Прямо под образом
Заступницы Владимирской!
– И
то... – кивнул Филимон, открыв рот от удивления.
«Мне
все это снится», – решил наконец Пьер и незаметно ущипнул себя за
руку. Боль была вполне ощутимой, но видения не пропали. Над головой
висела та самая икона Владимирской Богоматери, которую он видел в
Третьяковке. Да что ж такое происходит-то?
Странные монахи внимательно рассматривали его. Тот,
которого звали Тишка, присел рядом, протянул громадную, больше лица
Пьера, ладонь, и осторожно коснулся его щеки кончиком
пальца.
–
Настоящий, – с благоговением прошептал он.
Оба
замерли, тараща глаза на Пьера. Минуту спустя Тихон
выдохнул:
–
Слышь-ка, Филимошк... Никак это посланец.
– Вот и
я мыслю. Чай, неспроста он под Богородицей-то.
– Мать
честная!
– А
лежит-то как тихонько, не плачет. Глазенки удивленные вытаращил да
молчит. Могет, немой он?
– Ага,
немой, сказывай. Так заливался, я аж подскочил, как
услышал.
Филимон
откашлялся и сурово сказал:
– Вот
что, Тихон, мы с тобой в таком деле не решальщики, тут нашими
скудными умишками не разобраться. Надобно кого-нить кликнуть.
Ступай-ка ты на Чудово подворье к отцу Аврамию да все ему про
младенца-то и обскажи. А я покуда здесь покараулю, дабы чего не
вышло.
Тишка с
готовностью кивнул, перекрестился и исчез в темноте. А Пьер,
проводив его взглядом, поднял глаза на Филимона. Тот по-прежнему с
интересом его рассматривал, примостившись на
корточках.
– Кто
вы? – попробовал спросить Пьер, но вместо вопроса изо рта вырвался
несвязный лепет. Лицо Филимона вдруг подобрело, и он с участием
произнес: