Послышалось продолжительное шуршание – сквозь маленькие зазоры между паутинками посыпалась мельчайшая крупа наподобие манной. Она падала на каменный пол, образуя неровную кучку.
Во тьме зацокали крысиные коготки. Пасюков привлек звук. Крысы нюхали порошок, отфыркивались, но не ели. Одна все же лизнула, замотала головой, расчихалась. Грызуны решили, что здесь, в дворцовых лабиринтах, можно найти и более вкусные вещи.
Но вот из паутины выпала последняя крупица, и кучка шевельнулась, начала будто бы плавиться, хотя жара не было. Пасюки, отлично видевшие в темноте, отпрянули: получившаяся масса стала менять форму и наконец стала шаровидной.
Раздался тихий сдвоенный щелчок – открылись глазки, с чавкающим всплеском отверзся ротик. Из бочков полезли ручки-ножки.
– М-м-ых! Я от бабушки… Ух! Ушел… Хр-р-р… И от дедушки… Ой!
Перед крысами предстал Колобок – магический Хлеборобот, освободившийся из плена благодаря маннотехнологиям. Два красных уголька-глаза горели, ощупывая окрестности.
– Пшли вон! – звонко крикнул пасюкам волшебный хлебец.
Крысам окончательно изменила их природная наглость, и они разбежались в разные стороны.
– То-то же, – буркнул Колобок. – От вас-то я и подавно уйду. И вообще, я несъедобный.
Он от души почмокал, наслаждаясь тем, что в пустом ротике нет привкуса булатной стали. Побрел к выходу, шепча:
– Найду Ивана да Егория, изведу! Подло и нагло! Обманом умерщвлю, наветом очерню! Друга сердечного не освободили, предатели!
И то верно, закрутившись в водовороте страшных легендоградских событий, близнецы совсем забыли о Колобке. Потом решили, что он ушел. Такова его природа – ото всех уходить…
Когда Хлеборобот выбрался на свет, алые глазки погасли и стали нормальными. Если, конечно, допустить, что у разумного каравая бывают нормальные глазки.
Щеки большого, с футбольный мяч, Колобка зарумянились, настроение улучшилось.
– Не-ет, – протянул хлебец. – Отыщу Ваньку с Егоркой, плюну в их бесстыжие очи – и пусть живут, сволочи вероломные.
Глава третья,
в коей благородство граничит с опрометчивостью, а со степей веет отнюдь не медом
Тюрьма есть ремесло окаянное, а посему работать здесь должны люди твердыя, добрыя и веселыя.
Петр I
– Ну, хорошо, застряли персиянцы по самые помидорцы, – сказал Иван, щурясь на утреннее солнце. Он держал за грудки пухлого ото сна Неслуха-летописца, топчась на крыльце постоялого дома, а во дворе уже суетились люди, готовящиеся к торгам. – Но что ж ты, скунс архивный, сразу не сказал, что это не байка?