— Внутри еще кто-то остался? — спросил он, обращаясь к
женщине.
— Нет, — покачав головой, безучастно ответила она.
— Хорошо, — удовлетворенно произнес Петр, удерживая под прицелом
маузера троих бандитов.
Винчестер уже висел на ремне поперек груди. На короткой
дистанции скорострельный маузер с более вместительным магазином был
куда как предпочтительнее. Например, для этого.
Кессених не успел приблизиться, как раздалась скороговорка
выстрелов. Когда он наконец подошел, бандиты лежали вповалку, с
несколькими лишними дырками в своих бренных телах. Петр же спокойно
заталкивал в магазин патроны из скорозарядника.
— Зачем? Их нужно было предать суду, — окинув взором
неприглядную картину, сказал немец.
— Они сопротивлялись до последнего, и я вынужден был их убить, —
по обыкновению пожав плечами, ответил Петр под одобрительный взгляд
женщины.
— Закон существует, чтобы его выполнять даже в такой глуши, — не
согласился инженер.
— Отто Рудольфович, ну и что бы им сделали? Опять определили на
каторгу? Так они там уже были. И выйдя, решили продолжить грабить и
убивать. Нет, если бы они только крали и грабили, то я бы с вами
согласился. Но ведь они убивают.
— Тот мужик жив, — возразил немец.
— Был жив, когда мы расстались, и точно бы умер, если бы мы
совершенно случайно не нарвались на его сынишку.
— Максимка? Семушка? Они живы? — с явно прорывающимися рыданиями
спросила женщина.
— С сыном твоим все хорошо. Муж был жив, но выживет ли, не
знаем. Отто Рудольфович отправил его в Слюдянку к доктору, — кивнув
в сторону инженера, ответил Петр.
— Слава тебе господи, — истово перекрестилась женщина, опускаясь
на снег и заливаясь слезами.
Вот так сразу и не разберешь, что это за слезы. То ли от
радости, то ли от пережитого за сегодняшний нескончаемый день. Но
то, что плачет, уже хорошо. Слезы — они очищают душу, смывая с нее
бренную грязь. А еще выносят прочь боль. Не физическую. Душевную.
Ту, что подчас ранит куда как сильнее.
— Это хладнокровное убийство, — отведя Петра в сторону,
возмущенно произнес Кессених.
— На фронте вы были столь же щепетильны?
— Здесь не война, — отрезал немец. — И я никогда не позволял
себе самосуда.
— И это радует, Отто Рудольфович. Но вы совершенно правы: тут не
война, а потому и спрос другой. Око за око. Слышали о таком?
— Кхм. Вы поставили меня в неловкое положение, — с долей
сомнения сказал немец. — С одной стороны, я вынужден доложить о
случившемся. С другой...