Он протянул руку, отвел с заплаканного лица девушки золотистую
прядь. Удивился — при нем Вигдис плакала лишь раз, после похорон
матери. Движение далось неожиданно тяжело, словно на запястье
навесили свинцовые грузила. Девушка вскинулась, проводя рукавом по
глазам, а в следующий миг лицо обожгла пощечина.
— Ты, болван стоеросовый, говорила тебе, не таскай эту гадость,
меча довольно. Даже в постели ее не снимал, бестолочь мнительная,
доигрался…
Будь он здоров, поймал бы руку, а дальше как пойдет, их нередкие
бурные ссоры обычно заканчивались столь же бурным примирением. Но
сейчас только и хватило сил, чтобы ухмыльнуться:
— Вот это больше на тебя похоже.
Она выругалась, разом сникла — волосы снова закрыли лицо.
— Я успевала тебя отбросить. Только рассыпалось.
Гуннар затем и носил амулет из небесного железа, чтобы любое
направленное на него плетение рассыпалось. Можно никакой пакости не
опасаться, а если надо подлечиться или что такое, снять недолго. Он
пожал плечами.
— Бывает. Живой же.
Она снова вскинулась, нечленораздельно зашипев. Осеклась на
полуслове, когда скрипнула дверь и в комнату шагнул Эрик, привычно
наклонив голову. Гуннар в который раз подумал, что целитель
наверняка многажды влетал лбом в притолоку, задумавшись или
отвлекшись. Двери в лечебнице и для Гуннара были низковаты, а бугаю
вроде Эрика и вовсе неудобны.
Он вообще не походил на целителя, какими их обычно изображают —
умудренного сединами, иссохшего и скрюченного от постоянного
сидения над учеными трактатами. Здоровенный, широкоплечий, с вечно
взъерошенными темно-русыми волосами, которые он безуспешно
приглаживал льняным отваром. Одинаково хорошо Эрик владел и мечом,
и — этого Гуннар оценить не мог, но был наслышан — плетениями.
Несколько раз Эрика в собственной лечебнице принимали за охранника
те, кто впервые приходил к целителю, за два года снискавшего себе
славу во всем немаленьком Белокамне.
Трудно было понять, что заставляло его раз за разом срываться и,
оставив лечебницу на помощницу Иде — «очень способную девочку», —
то уходить с купцами, то сопровождать Гуннара в поисках очередного
одаренного, забывшего, что и для них писан закон, то ввязываться в
новую опасную затею Вигдис. Сам Эрик ухмылялся и говорил, что
боится, сидя на одном месте, жиром зарасти. Девчонки любить
перестанут, а если кто и рискнет — раздавит ведь ненароком. Женщины
на него и правда заглядывались — поди не заметь такого — а Ингрид,
кажется, вовсе не обращала на это внимания.