Схваченного подтащили, швырнув,
словно мешок шерсти, прямо к моим ногам.
– Ты кто, холоп, и как ты дерзнул
напасть на Государя?! — Евстафий Зернин, наклонившись, вздёрнул его
за волосья так, что стало видно перекошенное лицо с всклокоченной
чёрной бородой. Выскочит такой неожиданно в тёмном переулке на
иного — прохожему и заикой стать недолго. Что этот тип пил перед
нашей встречей, понять было невозможно, но такого перегара не
бывало даже у завзятых алкашей, с лёгкостью употреблявших и лосьон,
и политуру в смеси с перегнанным «лаком Гунтера» в годы
горбачёвских гонений на алкоголь.
– Брешешь, пёс смердячий! Государь
Фёдор Борисович от воров упасся, верные люди сказывали. А
Гришку-самозванца сей момент изведём! Лучше меня отпустите, а сами
крест целуйте Фёдору-царю и ступайте литву
воровскую[1] бить, тогда он вас
пожалует!
– Это я-то — «пёс»? Ах ты, вор,
собачий сын, жабий выкидыш! Как смеешь Великого Государя
«самозванцем» поносить?! — Выпустив патлы разбойника, Евстафий от
души пнул его грязным сапогом в лицо. Одновременно со вскриком
раздался хруст ломаемой челюсти.
Тут я решил вмешаться. Конечно, в
семнадцатом столетии свои понятия о ведении допросов: читывал я и
про дыбы с их виской и встряской, и про батоги, и про горящие
веники, не говоря уже о суровых казнях, вроде колесования или
четвертования. Но одно дело — читать про такое в умных книгах, а
совсем иное — самому попустительствовать ненужной жестокости. Я за
свою жизнь повидал многое. И драться приходилось от души, и убивать
врагов на фронте не только с расстояния, но и до шашки, случалось,
доходило. Но то — в горячке боя, когда или ты, или — тебя. А вот
так: чтоб безоружного, связанного метелить? Это не по мне. Тем
более, что я-то примерно помню, в общих чертах, как менялись
русские самодержцы. Царь Фёдор после Смутного времени на Руси
имелся только один — но много лет спустя, сын Алексея Михайловича и
старший брат Петра Первого. Так что, судя по всему, пойманный
повторяет подсунутую ему дезинформацию или попросту — врёт. Так
зачем излишняя жестокость?
– Погоди, сотник! — Остановил я
ретивого командира. — Мудрые люди говорят: собака лает, а караван
идёт. Этот бандит своё получит. Эй ты, говорливый ты наш, —
обратился я к пленнику, — скажи лучше, как тебя звать и кто послал
тебя народ мутить? И много ли вас таких говорливых сейчас по Москве
шляется, тоже поведай, не стесняйся. Правду скажешь — оставим в
живых. Слово даю. Ну, а будешь в молчанку играть — извини, тут уж
сам себе виноват будешь. — Развёл сожалеюще руками.