Вика молча наблюдала за своим таким уже взрослым сыном. По-всякому она представляла его реакцию, но не думала, что он настолько остро отреагирует, что даже нарушит главный постулат этого дома — в квартире не курить, но молчала, позволяя ему прийти в себя.
Костя заглянул к Никите в комнату и присвистнул, оценив погром.
— Тебе хоть полегчало?
Никита лишь неопределенно дернул плечами, открыл глаза и посмотрел на маму. Больной взгляд, лихорадочно блестящие глаза и лицо бледное — никогда прежде еще Вика его таким не видела. Подошла и потрогала лоб, взяла за запястье и стала считать пульс, глядя на часы, но Никита выдернул руку. Затянулся последний раз и встал, чтобы выбросить бычок, посмотрел на горстку пепла на полу и сморщился.
— Нормально все со мной. А отец? Ну, считай, что он для меня умер.
— Никита! — ахнула Настя, прикрыв ладонью рот. — Нельзя же так.
— Как так?! — проорал он, глядя на девушку. — Ты-то куда лезешь? Это вообще не твое дело!
Настя отпрянула, нижняя губа задрожала, а глаза наполнились слезами. Вскочив, девушка пулей выбежала в прихожую, Вика пошла за ней следом, взяла за руку.
— Насть… — Виктория крепко прижала ее к себе.
— Ничего, — она вытерла слезу. — Я все понимаю, теть Вик, я к своим пойду, наверное.
— Ну, вот еще! Пусть перебесится, а ты со мной побудешь пока, — Вика повела ее на кухню, налила чай, и они еще долго сидели вдвоем, пока Костя с Никитой о чем-то тихо говорили в комнате.
В тот вечер все легли поздно — устраняли погром в комнате. А наутро, выпив две таблетки от головной боли, Вика позвонила на пост, предупредив, что скоро придет к мужу.
— Ну, вот и Никита знает, — сказала она, рассматривая Максима. Это уже был ежедневный ритуал, к которому прибавился еще один, не менее болезненный, но отчего-то очень желанный.
Под глазами у Макса залегли тени, некогда крепкие руки похудели, и полные губы были бледными и сухими. Она смотрела и смотрела на него, с каким-то мазохистским наслаждением отмечая, что в груди все еще печет. Да и, наверное, не успокоится никогда ее бедное сердце, так и будет кровоточить и болеть.
— Что же ты сделал, Оршанский?! Ну, неужели так тяжело было сразу обо всем рассказать?! Да мы бы придумали что-нибудь! Обязательно бы придумали... Нет, я бы закатила скандал, может, даже врезала бы тебе, и вещи бы твои с балкона выбросила. Кстати, сумка твоя и ее тоже на мусорке теперь, и наш бомж дядя Вася теперь в твоем фирменном пиджаке на помойке валяется. Вот.