Пока мы в открытом море, нам нет
смысла бежать, разве что, если удастся захватить корабль. Однако
это проблематично, ведь все мы прикованы цепями за шею к вёслам.
Затащить весло полностью на палубу не получится – лопасть не
пролезет. Сломать его тоже силы не хватит. Топора, чтобы перерубить
цепи или хотя бы весло, нам никто тоже почему-то не дал.
Единственным вариантом освободиться
было открыть замок на ошейнике и снять его. Когда на палубе не было
надсмотрщика, я и некоторые другие рабы пытались отгрызть или
отломать щепки от весла или от корабля, и сделать из них что-то
вроде отмычки. Благо дерево, из которого сделаны весла и корабль,
не было таким твёрдым, как то, из которого была сделана моя клетка.
Замки при этом были довольно примитивными. Именно поэтому, если
вдруг надсмотрщик находил у кого-то одного щепку, то выписывал
десяток палок всему ряду гребцов.
У меня щепка была. К счастью, охрана
её у меня не нашла – я умело прятал её в рукаве (откуда у меня
такой навык, сам не знаю). Правда, превратить её во что-то похожее
на отмычку пока не получалось. Замок на ошейнике не открывался, но
я не оставлял попыток.
Двадцать пять скамей с рабами с
одного борта и столько же с другой. На каждой по три гребца. Плюс
«глашатай», как я его назвал – невольник, который сидел позади
всех, на равном удалении от бортов, и задавал темп гребли своим
хриплым голосом (я думал, что ему полагается барабан, однако его
почему-то не было, так что он использовал свой голос). То есть сто
пятьдесят один раб только на нашей палубе, и скорее всего, примерно
столько же на палубе над нами. Я сомневаюсь, что экипаж корабля,
несмотря на свои навыки и наличие оружия, смог бы нас всех
остановить, если бы мы освободились. Нужно было всего лишь открыть
один ошейник. Затем можно было бы дождаться ночи, освободить других
и поднять бунт. Провести остаток жизни в качестве гребца на галере
в мои планы не входило. И да, я готов был на убийство ради своей
свободы. Наверняка подобный душегуб дремлет до поры до времени в
глубине души у каждого белого воротничка.
Шёл день за днём. Ветер иногда
пропадал, и снова приходилось грести. У меня отросла борода, и я
теперь мало отличался внешне от других гребцов. Жутко чесалось
немытое пару месяцев тело, а мою голову колонизировали вши,
перекочевав от кого-то из коллег. Наличие этих жильцов в моей
шевелюре не радовало совсем, хотя у местных, похоже, их наличие
считалось признаком крепкого здоровья.