- Сегодня ставьте лагерь, а завтра займитесь делом. - Сказал
Волков, пробуя вино из кубка.
- Заняться стрельбой? - Робко поинтересовался Вильгельм.
- Дурень, - сказал Роха. – Стрельба - это само собой.
- Завтра выделите кашеваров, а после завтрака сразу отправляйте
людей копать глину и рубить орешник. - Произнёс кавалер.
- Будем строит бараки? - Догадался Игнасио Роха.
- Да, потом закажем дерева и построим людям жильё. С печками,
тюфяками и нарами, зима уже не за горами.
Начали обсуждать это, а тут и Брюнхвальд пожаловал, Волков и его
пригласил за стол. Рад ему был. И стали военные люди говорить о
делах. Потом пришёл отец Семион, тоже сел за стол. И Рене пришёл, и
Ёган, и брат Ипполит. И его, и Сыча - всех Волков звал за стол,
всем находилось место и кусок хлеба с вином. Уже вечером, когда
совсем стемнело, когда люди за столом были сыты, разгорячены вином
и пивом, пришёл и последний из его людей - приехал с охоты Бертье.
Он вонял лошадьми и кровью и хвастался, что убил за день двух
волчиц. Ему наливали полные стаканы и поздравляли. Потом пришла и
жена Брюнхвальда, всё ещё не дурна собой, хоть и заметно
располнела.
И тут кавалер вдруг заметил, что все эти люди выглядят
счастливыми. И Брюнхвальд, который уже закончил строить сыроварню
для жены, и теперь сидел, держал её руку в своей руке, и Рене, всё
улучшавший свой дом и говоривший о стёклах и рамах, и Бертье,
пропадавший целыми днями на охоте. Да и все остальные. Даже
приехавший с Волковым отец Семион, и тот уже готовился завтра ехать
в Мален для утверждения на приход. Все они жили своей жизнью и были
этой жизнью, кажется, довольны. Никто не спросил у него, зачем он
привёл столько людей с собой. Никто не хотел знать, что он
замышляет. Нет. Все они ели и пили, болтали и смеялись. А он собрал
их для того, чтобы сказать им, что скоро будет у них дело. И не
какие-то сыроварни, стёкла в окна и охоты с собаками, а настоящее
дело, которым они занимались всю свою сознательную жизнь, и просит
об этом деле сам архиепископ Ланна. Нет, ничего такого говорить ему
теперь не хотелось.
В кавалера и в самого стала проникать эта теплота благодушия и
мира, что исходила от всех этих людей. Особенно, когда он видел
свою красавицу рядом с собой. Она стояла или сидела рядом, и обида
за бросовый лен, что ему жаловал герцог, была уже не так остра. Она
смеялась, прикрывая рот, чтобы не показывать отсутствие зуба, и
желание пограбить, награбить денег утихало. И дорогущий замок, что
прибавлял любому человеку небывало высокий статус, вроде как, не
так уже и нужен, когда эта женщина невзначай касается его. Живут же
другие без замков. Всё его боевое настроение таяло. Он, конечно,
ещё спросил у Брюнхвальда: