— Вопрос полностью разрешен, государь.
— Вот и хорошо. Тогда слушай мое повеление. Расстроен я
безмерно тем обстоятельством, что мой сподвижник и фаворит был
ранен тобой. Поединок был честным, а потому судить тебя я не могу.
Однако и спускать подобное тоже не стану. Сегодня же ты будешь
отчислен из роты кавалергардов и исключен из списков
Преображенского полка. Завтра тебе надлежит убыть для дальнейшей
службы в Санкт-Петербург, где вступить в командование
Ингерманландским полком. Чего молчишь?
— Слушаюсь, государь, — тоном ребенка, которого
поманили сладким петушком, а потом показали кукиш, произнес
Трубецкой.
— Не понял. Вот и ладно. Значит, и иные не поймут. Ну чего
ты на меня так смотришь, Никита Юрьевич? Думаешь, обманул? Нет тут
обмана. А вот службу сослужить ты сможешь, и немалую. У меня два
гвардейских полка, опора и надежа из пяти тысяч штыков, которые
никак сейчас мне не подчиняются. Вот набралось две роты
преображенцев, числом в три с половиной сотни, и это все. Да и за
то благодарить должен Ивана, так как ближники его там командуют.
Оставаться в Москве, быть под пятой тайного совета, где всем
заправляют Долгоруковы да Голицыны? Податься в Петербург? Так и там
поддержки нет. Я на троне надобен только как китайский болванчик
или вовсе никакой. А мне такого не нужно, потому как у Российской
империи должен быть император, а не кукла фарфоровая. По
выздоровлении я поеду по святым местам и после поездки возвращаться
в Москву не намерен. Сразу направлюсь в Санкт-Петербург. Как там
себя поведет Миних, я не ведаю. А потому потребны мне в столице
войска, на которые я могу опереться. Теперь понял?
— Понял, государь. Все исполню, будь
уверен, — вдруг взбодрившись и вытянувшись во фрунт,
произнес довольный сверх всякой меры генерал.
— Вот и ладно. Думаю, около полугода у тебя есть. Завоюй
сердца ингерманландцев, вояки там настоящие, Александра Даниловича
птенцы, а он и сам лихим воем был, и солдаты ему под стать.
— Государь, а может, иной какой полк? Пусть менее славный.
Ведь помнят ингерманландцы, как ты Меншикова в ссылку отправил без
суда. А они в нем души не чаяли.
О как осмелел. Ему палец в рот, а он уж к локотку примеривается.
Петр задумался, но потом решил, что иного ожидать и нельзя было.
Человек долгое время носил в себе обиду, опасаясь выместить ее на
представителе золотой молодежи. А тут сразу столько
подарков — и Ваньку проучить позволили, и вон какое
доверие оказывают, чуть не в спасители императорской короны
сватают. И вообще, почувствовал мужик за собой крепкую спину, вот и
расправил крылья. Не стоит их подрезать. Ох не стоит. Эдак
подломится Трубецкой и озлобится, а он нужен, и не просто
преданным, но и инициативным.