И Наора с тоской подумала, что до сих
пор все ее роли не давали возможности зрителям понять, что она
что-то стоит. Самая большая ее роль состояла из двадцати шести
слов, девятью из них было слово «сударыня», половина их приходилась
на второй акт, где Наора вставляла их в монолог Теоны: «В самом
деле, сударыня?», «Как так, сударыня?», «Ах, сударыня!», «Да,
сударыня!»; в остальных двух актах положение было таким же.
Сейчас, правда, репетировали другую
пьесу, и у Наоры там было целых тридцать четыре слова, а самая
лучшая роль, разумеется, снова принадлежала Теоне.
Но право, Наора могла бы сыграть не
хуже!
Наора обвела зал медленным, поверх
зрительских голов, взглядом, сделала три шага к авансцене. И ясным,
четким, перебивающим любой шумок воображаемых зрителей голосом, без
трагического надрыва, каким любила щеголять Теона, но очень
искренне стала говорить печальный монолог из «Изгнанной
принцессы»:
Вы верите наветам злой
молвы,
Вам кажется, что я пуста и
лжива,
Мою любовь ― о, как несправедливо!
―
Готовы счесть игрой нечестной вы.
И, моего не уважая слова,
Решили вы, что я люблю другого,
Что я коварство низкое таю,
Что нравственных устоев не имею,
―
Но и самой враждебностью своею
Вы жажду распаляете мою.
Единственная цель подруги вашей ―
Служить вам, угождать и
подчиняться,
Вас обожать, пред вами
поклоняться,
И, презирая все несчастья
впредь,
Свой видеть высший долг в
повиновенье,
Чтобы отдать вам каждое
мгновенье,
Под вашей властью жить и умереть…
Произнося последние строки, Наора с
жестом отчаяния протянула вперед руку и замерла, будто ожидая
ответной реплики. Пауза затянулась ― реплику подавать было некому.
И Наора, грустно усмехнувшись, опустила руку.
В этот момент раздались аплодисменты.
Одинокий зритель в зале захлопал в ладоши. «Дядя Сергус», ―
смущенно подумала Наора и, освободив взгляд от воображаемого
многолюдья зала, посмотрела в партер.
В проходе между креслами стоял
незнакомый человек в серебрящемся на лунном свету плаще. Наоре он
показался привидением.
Она помимо воли бросила встревоженный
взгляд в сторону кулис, откуда вышла; мелькнула мысль: надо
закричать ― дядюшка Сергус услышит…