– Тебя будут звать Спас! – и уставилась на него, ожидая
реакции.
А он смотрел на неё и не знал, как отреагировать. Не то чтобы
имя ему не понравилось, он вообще не испытал никаких эмоций, как
будто, ему было всё равно. Матильда даже немного расстроилась.
– Что? Не нравится? – спросила она и присела на край его
ложа.
Он помолчал, ещё раз обдумывая свои чувства.
– Я не знаю, – наконец сказал он, – во мне ничего не отозвалось,
наверное, потому, что это имя не моё. Но я не против, если ты меня
будешь так называть. Ничем не лучше и не хуже чем все
остальные.
Матильда тоже помолчала.
– Это не просто сочетание букв. У меня есть определённая надежда
на тебя. Я хочу, чтобы ты кое-что сделал…
– Что именно? – спросил он.
– Пока рано говорить! – сказала она и резко встала, – то, что ты
лишился памяти, всё сильно осложняет, но будем надеяться на лучшее.
Либо на то, что память к тебе вернётся, либо на то, что ты сможешь
мне отплатить за спасение и без памяти. Хотя я пока и не
представляю, как у тебя это получится.
– Но заплатить мне придётся? – спросил он.
– Я не хочу, чтобы ты воспринимал это так. Я тебя спасла, и
хочу, чтобы ты мне помог. Сам! По собственной воле! Захотел помочь,
а не по принуждению, – сказала она неожиданно искренне.
– Так что я всё-таки должен сделать?
– Не время, – она отрицательно покачала головой, – ещё не время
знать. Как выздоровеешь, оклемаешься, тогда и посмотрим. Сейчас я
больше всего волнуюсь, чтобы ты смог ходить. Если ты будешь
инвалидом, то пиши пропало. От тебя не будет никакой пользы. Здесь
тебе самому не выжить, не то чтобы помочь кому-нибудь.
Он вздохнул, она опять увиливала и ничего не хотела
говорить.
– Спас, так Спас. Пусть будет так, раз тебе нравится.
Её губы тронула лёгкая улыбка, и она на секунду помолодела лет
на тридцать. Но тут же опять превратилась в старуху. Он подумал,
что впервые видит, как она улыбается. Обычно от неё раздается
мерзкое хихиканье, так она реагирует на юмор. А тут вдруг
улыбка.
Дальше всё опять пошло по накатанной. Он привыкал к своему имени
и постепенно восстанавливал силы. Даже горькая мякоть, которую он
называл кашей, уже не казалась настолько противной. Да, есть её
было по-прежнему трудно, но организм стал принимать и перестал
пытаться избавиться сразу после проглатывания.