А еще она плакала от ужаса, от холодящего душу предчувствия, что, вторгшись самонадеянно и незвано в чужую жизнь, сломала ее и обездолила ребенка. Вот эту маленькую девочку, подвывающую от свалившегося на нее непосильного горя. А вдруг бы все обошлось?..
– Прости меня, Аня! – взмолилась она, заламывая руки. – Но ведь ты же все равно бы узнала! Живем-то в одном подъезде…
– Все правильно, тетя Галя. Не переживайте. Я тоже предпочитаю знать правду, чтобы потом не чувствовать себя идиоткой. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца…
Она уложила Стасю, пометалась по квартире и позвонила Вере.
– А помнишь, ты говорила, что заблудшего человека надо простить? Толстого цитировала. И тогда, мол, он, благодарный, образумится и пересмотрит всю свою жизнь? – осторожно спросила подруга.
– Помню, – сказала Аня. – Но я не говорила, что я могу простить. Я не могу…
– А я могу! – истово сказала Вера. – Могу! Знаешь, раньше я везде фотоаппарат с собой таскала. Жизнь казалась такой прекрасной, что хотелось запечатлеть каждое ее мгновение. А теперь мне все немило. Просто я, наверное, собственница. Не понимаю, что у него есть право на личную жизнь. Не могу себе представить, что мой муж и отец моего ребенка может стать еще чьим-то мужем и отцом. Для меня это так же дико, как если бы мои рука, нога или желудок сказали мне: «Извиняйте, хозяйка, но вон та королева красивее, моложе и может подарить нам более острые ощущения. Поэтому корячьтесь тут, как хотите, а мы пойдем служить ей верой и правдой».
Они сидели за столиком в летнем кафе. По дорожкам парка носились дети и чинно прогуливались пенсионеры. Молодые мамы катили коляски. Играла музыка, и никому не было никакого дела до чужого горького горя.
– Тебе-то хорошо, – вздохнула Вера. – Артем ушел, а ты зализываешь раны. Залижешь – и начнешь строить новую счастливую жизнь.
– Да, мне очень хорошо, – сардонически усмехнулась Аня. – Ну просто лучше не бывает. А главное, Артем-то недалеко ушел – всего-то поднялся на два этажа.
– Все равно, он принял решение, а значит, самое страшное уже позади. А Лешка торчит, как гвоздь в табуретке, – ни туда ни сюда. Что это за мужик?
– А как он вообще?
– Да как арбуз, – злобно ощерилась Вера. – Живот растет, а хвостик сохнет. Хотя я уже и не помню, когда в последний раз видела его хвостик.