Она снова замотала головой, залившись краской. Альмод
вздохнул.
— Сколько ты ходишь с чистильщиками?
— Не твое дело.
— Не мое, — согласился он. — Тогда вернемся к началу. Либо ты
сейчас врешь, и это очень глупо. Либо в самом деле не хочешь, и это
очень плохо, начинают отказывать почки.
Она пристально посмотрела ему в лицо, пытаясь понять, не
издевается ли он.
— И что, в самом деле ручки запачкаешь?
А у самой уже не только щеки, но и уши горели, и шея красными
пятнами покрылась. Альмод усмехнулся.
— А что думаешь, целитель с чистенькими руками ходит, одними
плетениями обходясь? Здесь ради прострелов да мигреней не зовут.
Здесь целитель в крови, гное и дерьме по локоть. И вряд ли ты
откроешь мне что-то новое о том, как живет тело и что оно выделяет.
Ну?
Она выругалась. Попыталась натянуть на голову одеяло.
— Дура. — Альмод прошелся диагностическим плетением. И в самом
деле почки. Пришлось подправлять и тут.
Не ожидая благодарности, он снова выбрался из землянки. Вдохнул
вонь паленой шерсти, подумал, что за сегодня исчерпал запас всех
известных ругательств. Надо убрать дохлятину. Зарыть, а не сжечь в
пепел, чтобы силы на плетения не тратить. Хотя… Стоунов пять мяса.
Вот и будет, чем девчонку кормить, пока— если — на ноги не встанет.
А что вываривать нужно будет долго, так торопиться некуда.
Когда он разделал тушу, собрались сумерки. Ветел разогнал тучи,
унес запах гари, и теперь воздух пах росой и хвоей. Грех торчать в
такой вечер в землянке. А развести костер так, чтобы его было
незаметно уже в паре ярдов — дело нехитрое.
Он сунулся внутрь за котелком и обнаружил, что девчонка таки
вытащила нож из лежанки. После чего силы кончились, и так она и
уснула, вцепившись в рукоять. Альмод пощупал ей лоб — жар немного
спал. Может, и выкарабкается. Еще раз прошелся плетением, прихватил
вместе с котелком плащ и меч. Забрал нож — хватит девчонку
провоцировать и самому с огнем играть. Ввернулся на воздух.
Спал он вполглаза: едва ли пропавших пойдут искать ночью, но кто
его знает, что чистильщикам втемяшится в голову. Лес жил своей
жизнью — шелестели ветки, где-то ухал филин, завыл волк, ему
ответил другой. Людей Альмод так и не услышал. Он, впрочем, не
обольщался особо: рано или поздно придут.
Но никто никого не искал ни к утру, ни к полудню.