Вся еще комната, лампы, все еще вещи,
полки, все еще книги, кассеты, дверь
вся еще на балкон, на толпу деревьев
перед гоночной все еще дрожью проспекта,
все еще свет и углы темноты и пропорции их —
те же, все еще то же, тот же и та же.
Только дыханья, только тепла от тела,
глаз, ну и голоса, и очертаний движенья
или покоя и сна – (произнести ли?) – нет больше.
Слов? Обойдемся без них. А вот голоса, взмаха руки,
просто щелчка зажигалки – больше нет. Нет нигде.
И теплой волны от тела.
Мать и отец – одно. Мы – одно. Но и мать —
одно. Как одно и я. О, ничего не случилось
неожиданного. Ни для кого.
Ни для звезд и ночей, ни для завязи дня
нового и увяданья. Ни для гармонии общей
и общего хаоса. И вот уж точно,
что не для Бога. А для одной только матери. И меня.
Одного.
Не отвлекайте нас, тараторя
о силе духа, не ставьте вопрос
о выдержке, не лишайте горя,
не отнимайте слез.
Что мы с ней одно – это не то, это отдельно.
Капельница дозу яда цедит прицельно,
но не в яблочко. Яблочко – я и она. Вещество
боли пронизывает ее. Одну.
И меня. Одного.
Ну.
А ты?
Первых двадцать твоих, а моих – срединных,
лет, и последних десять твоих и моих,