Она подошла к краю крыши и посмотрела вниз.
И что-то выросло, распустилось в ее душе, тугое, плотное, не
дающее вдохнуть. Распустилось – и лопнуло.
Марш засмеялась и вдруг поняла, что Освальд смеется тоже.
…
Мало кто из жителей Младшего Эддаберга считал, что город ночью
уродливее, чем днем, но Рихард был в этом уверен. При свете город
еще можно было терпеть – шесть жилых кварталов, белые прямоугольные
башни без окон – и россыпь черных домов поменьше – тянулись вдоль
цепи холмов. Зимой бурых, покрытых редкими снежными проплешинами, а
летом зеленых и золотых. Рихарду даже нравились широкие чистые
улицы, кварталы, у подножий которых теснились палатки и
полулегальные магазины, словно черная пена, разбивающаяся о скалы.
Ему нравился несмолкающий рассерженный гул электробашен и тяжелое
дыхание вентиляций. Рихарда успокаивал Младший Эддаберг, но только
днем.
Ночью проклятый город превращался в верещащую черно-неоновую
дрянь. Ночью смолкал мерный вой аэробусов, и оживали уличные
динамики. У баров, на крышах, во внешних лифтах – каждый, кто не
уходил в сеть, считал своим долгом заявить о себе, включив музыку
погромче. Наверное людей все-таки пугала неоновая темнота.
Темнота людям оставляла лишь серые очертания кварталов, словно
непрогрузившееся пространство конвента, который жителям нужно было
заполнить и декорировать. Конечно, жители Младшего Эддаберга и тут
не могли оставить любимый город в покое. В темноте оживали вывески
и дроны, вся разноцветная подсветка, от контуров несуществующих
окон, непристойных надписей и рисунков на стенах до голографических
моделей, собранных художниками без сертификатов. А художникам без
сертификатов подавай заумные переливающиеся абстракции и голых баб.
Рихард многое мог бы простить художникам без сертификатов, но бабы
у них выходили страшные, как обнуленные рейтинги.
Рихард не хотел выходить из дома ночью и тем более приезжать на
место взрыва. Он не знал, что увидит там, кроме руин, оплавленного
пластика и горелого бетона, но точно знал, что это будет
значить.
Но разве он мог не приехать?
Вчера взорвался третий дом.
Когда взорвался первый – Рихард не придал этому значения. Ему
этот дом был безразличен, он всем был безразличен, даже после
взрыва. Конечно, пару дней вокруг руин вились снимающие дроны.
Особенно эффектные фотографии получались в темноте – кто-то исписал
уцелевшую стену светящимися революционными лозунгами. «Теперь
слышите, как поём?» – стена спрашивала, а сеть молчала. Всем было
плевать на дом, и Рихарду было плевать.