– Этот тип, кстати, действительно оказался интересен. Самородок,
каких мало, да еще и почти бескорыстный. Думаю, дать условно и
пристроить в отдел техобеспечения, пусть теперь, наоборот, ловит
фальшаки.
Иванов весело рассмеялся:
– Получается, и тут мы в плюсе?
– Угу… А вообще, – Андропов неопределенно взмахнул рукой, – есть
мысли?
Иванов открыл рот, собираясь что-то ответить, но вместо этого
издал какой-то неопределенный звук и задумался.
– Знаешь, я, Юр, пожалуй, воздержусь, чтобы не было потом
мучительно стыдно. – Он наморщил лоб. – Спектатор – это же вроде
наблюдатель? Спектр, спекулянт, спектакль… Найду я этого театрала.
Не сразу, но найду. Обещаю.
Суббота 14 мая,
13:25
Москва, Старая
площадь
Солнце летней птицей билось в наглухо закрытые окна кабинета, но
этот человек предпочитал рабочую тишину, легкий полумрак и
отсутствие сквозняков. Он опять неважно себя чувствовал и
предыдущую ночь провел в палате правительственной больницы, что на
Грановского, но доктора так и не уняли тянущую боль в левом локте,
и поэтому яркий свет вызывал сегодня особое раздражение. Впрочем,
он умел себя контролировать и никогда не выплескивал свои проблемы
на окружающих. Недостойно это, особенно учитывая его положение.
Плохо чувствовать себя старым… Он всегда был не очень здоров,
давал о себе знать детский туберкулез, но особо унизительно ощущать
не болезни, приходящие извне, все эти гриппы, ангины и пневмонии, а
предательство собственного организма. Еще, кажется, вчера, ну пусть
не вчера, но шесть-семь лет назад, ты мог легко метаться по
волейбольной площадке и быть со своим ростом метр девяносто
центровым, а сегодня из развлечений остались только доминошные
турниры на вылет между коллегами из Политбюро да посиделки в
правительственной ложе на хоккее.
Память и та стала подводить. Нет, помнит он все по-прежнему
ясно, и мозг работает так же остро, но отчего-то воспоминания по
ночам приходят безвкусными, как картон. Сохранились даже мелкие
детали, но эта череда картин проходит, не вызывая никаких эмоций,
не всколыхивая ничего внутри. Все серо и неинтересно, как будто это
было не с ним. И даже последняя любовь, Настенька Черняховская,
искрящая весельем вдова почти маршала, любящая потанцевать и
поиграть на гитаре, и та как будто не ему улыбалась тридцать лет
тому назад.