На «пьем чай» мой голос предательски надломился,
не выдержав внутреннего напряжения, и я дал позорного
петуха.
– О боги! – Я раздраженно закатил глаза
к небу.
Тома деликатно ткнулась мордочкой в воротник пальто, пряча
усмешку.
– Ужасный возраст, – поделился я с Томой своими
переживаниями. – Пошли. Держись за меня, скользко. –
Протягиваю ей руку.
Тома чуть нарастила дистанцию между нами. Понятно… Ладно, пойдем
длинной дорогой:
– Что читаешь?
И мы двинулись, повышая в споре голос
и размахивая руками. Нет, я, конечно, понимаю,
что девочки сентиментальны, но это же уму
непостижимо – сравнивать глыбу Хемингуэя и коммерческого
писателя Ремарка. Да этот Мария осознано использовал пафос
и сентиментальность, разжевывал для читателя малейшие
шероховатости и не видел разницы между фашизмом
и коммунизмом. А ее переход от Ремарка
к Экзюпери – это вообще верх нелогичности!
На верхней точке моста через Фонтанку Тома вскочила
на высоченный поребрик:
– Подожди чуть-чуть… Полюбуюсь, очень красивый вид
отсюда.
Выцелила взглядом в створе проспекта золотую иглу
Адмиралтейства и неподвижно замерла, приподнявшись
на цыпочки, лишь чуть-чуть двигались лепестки ноздрей,
втягивая морозный ленинградский ветерок.
Я смотрел на тонкий профиль, и память своевольно
подбрасывала чуть более взрослые образы. Реальность оплывала мягким
воском под устремленным в будущее взглядом.
Я грезил, и мимо неторопливой каруселью проплывали
видения: музыка Доги и счастливые глаза напротив
в кружении выпускного вальса; бокалы с шампанским
на гранитном парапете, и стая разноцветных шаров рвется
в светлую июньскую ночь; сочная зелень полей прижимается
к ныряющей между холмами цепочке пирамидальных тополей,
в просвете между деревьями машет мне рукой чуть дрожащая
в воздухе тонкая девичья фигурка. Пряно-горьковатый аромат
кружит голову, где-то сбоку чуть хрипловатый женский голос выводит:
«Dance me to the end of love», и я слегка киваю
в такт мелодии.
– Ну что ты так на меня смотришь? – выдернул
меня из нирваны нервный вопрос. – И не вздумай
опять свои глупости говорить!
– Но думать-то глупости ты мне не можешь
запретить, верно? – слегка заломив бровь, взглянул я
в зелень глаз напротив.
Отвернулась, нахмурившись, но по легкому шевелению
ушек я догадался, что уголки ее рта поехали вверх. Протянул
руку и помог спуститься на обледеневший тротуар.
В многозначительном молчании дошли до ее парадного.